— Нет, дело совсем не в этом, — возражает мисс Кендал, приближая к зеркалу свое лицо, чтобы нанести последний штрих. — Все дело в моем диапазоне. Я могу сыграть и молоденькую, и старушку. — Она бросает на меня испытующий взгляд. — Я полагаю, вам доводилось видеть меня в разных ролях?

— Разумеется. В «Чокнутой» вам было тридцать, а в «Молодой душою» вы старились до семидесяти. Но вот то, что остается в промежутке — сорокалетние героини — они ведь пока так и не вошли в ваш репертуар. Похоже, тут кроется какая-то тайна?

Мисс Кендал ничуть не сконфужена. Правду говорят, она умеет держать удар.

— У каждой хорошей актрисы есть своя тайна, — спокойно отвечает она.

— Но вас давным-давно перестали называть «хорошей». Вы уже много лет как «великая» — если не ошибаюсь, с тех пор, как вы завоевали не только экран, но и сцену.

Она улыбается своим воспоминаниям.

— Господи, как сейчас помню этот гигантский жуткий зал театра «Ахмансон-центр». 1973 год. Я полмесяца подряд играю Гедду Габлер. В первый вечер меня просто силком вытолкнули на подмостки…

— Но лос-анджелесские критики присудили вам награду как Лучшей актрисе, и ангажемент продлили еще на три месяца. Спектакль шел при аншлагах.

— Это было очень мило с их стороны, — тихо произносит мисс Кендал.

— Потому что вы были очень хороши в этой роли. Вашу трактовку называли сенсационной и — цитирую — «неслыханно новой».

— Мне всегда хотелось сыграть Гедду. Мне кажется, я ее понимаю. — Всегда — то есть сколько времени?

— Я мечтала стать актрисой прежде, чем узнала значение этого слова.

— А как же это произошло? — спросил я, зная, что отчаянно рискую, ибо всем известно, что Мэгги Кендал ревностно оберегает свою частную жизнь и точно разграничивает свои общественные функции и личную жизнь.

— Теперь это уже не имеет никакого значения, — отвечает она с ледяным величием, ясно давая понять, что я вторгся в запретные пределы. — Я предпринимаю обходной маневр.

— Вы всегда хотели быть именно такой актрисой, какой стали? И играть именно такие роли? Тех самых женщин?

— Да, с тех пор как увидела Бетт Дэвис в «Лисичках». Она навсегда осталась моим кумиром.

— Жаль, что она уже не может вернуть вам комплимент. Она говорила, что вы слишком красивы для великой актрисы, что по-настоящему великая актриса может выглядеть красивой тогда, когда это необходимо по роли — независимо от того, хороша ли она в действительности или нет.

Она улыбается.

— Бетт никогда не боялась высказать то, что у нее на уме. К счастью, она была очень умной женщиной.

— Не потому ли вы никогда не играла вместе?

— Нам никто этого не предлагал.

— Возможно, из-за вашей несовместимости.

Я чувствую, что попал в точку. Глаза у мисс Кендал загораются.

— Да, при соприкосновении искры могли бы посыпаться снопом.

— В начале карьеры ей очень помогла мать. Вы делали свою карьеру сами. Это был большой минус?

— Я была очень самостоятельной с ранней юности. Кроме того, мои родители никогда не одобрили бы моего решения стать актрисой. При них я бы и заикнуться не посмела о театре. К счастью, мне встретились две женщины, которые одобрили мой выбор и помогли мне. Одна из них помогла мне сделать первые шаги на пути осуществления моих планов. Другая предупредила о подстерегающих на этом пути опасностях.

— И вы последовали их советам? Они помогли вам одолеть огонь и воду?..

— Да. Поначалу я была очень наивной. Все мне казались ангелами…

Она вновь улыбается.

— Пришлось набить немало шишек, прежде чем стала немножко разбираться в людях. Я переиграла с дюжину мелких ролей, прежде чем мне доверили главную роль в «Я так хочу». Я уж не говорю о том времени, когда меня занимали только в массовке. Словом, я вовсе не в одночасье «проснулась знаменитой». «Я так хочу» — это результат долгих и упорных трудов.

— Вы ведь не учились в актерской школе?

— Я не могла себе этого позволить.

— Разве вы не слышали о стипендиях для одаренных студентов?

— Как ни странно — нет. Когда я приехала в Лондон, я вообще ничего и никого не знала. Верьте — не верьте, я была такой невинной простушкой…

— Вы из Йоркшира?

— Да.

— Вы никогда не рассказываете о своей юности.

— Не о чем говорить. Юность — белая страница, на которой жизнь со временем пишет свои строки. Я ничем интересным не занималась, ничего интересного собой не представляла, покуда не стала актрисой. Только тогда и началась настоящая жизнь…

— Начало — трудная штука?

Тонкая рука наносит тушь на ресницы.

— Порой, — говорит она, — мне казалось, что я никогда ничего не достигну. Я начала карьеру с самого низа, мне пришлось карабкаться очень долго и упорно, прежде чем я смогла подняться так высоко.

— Следовательно, вы, как мисс Эванс, — самородок, актриса от Бога?

— Может быть, и так.

— Это уже сказано было до меня. Мне хотелось бы услышать от вас о том, как вы адаптировались после кино на сцене? Кино ведь, как известно, делается с помощью монтажа — режиссер может склеить что угодно. А спектакль творится на глазах публики. Камера может обмануть. Но театральная публика — живой свидетель, она не даст себя провести. Это требует от актеров особого мастерства. О вас в этом смысле отзываются очень высоко. Если вы специально не учились, откуда взялось это мастерство?

— Я училась, наблюдая за другими актрисами. Ища свой путь в профессию, я работала билетершей в кинотеатре. Бесконечные киносеансы стали для меня настоящей школой актерского искусства. Глядя подряд самые великие и очень плохие фильмы, картины замечательных мастеров — от Антониони до Циннемана, я поняла очень многое. То же самое с театром. Я ходила смотреть Пегги Эшкрофт, Ванессу Редгрейв, Джона Гилгуда, Алека Гиннеса — опять и опять, в одних и тех же ролях и других. Многие из них я просто выучила наизусть. Так что, когда я сама стала играть в этих пьесах, у меня не было проблем с текстом.

— Правду ли говорят, что вы всегда слушаете только одного режиссера — ваш внутренний голос?

— Роль режиссера в театре чрезвычайно важна. Люди платят деньги не за то, чтобы смотреть постановку такого-то или другого режиссера. Они идут смотреть на любимую звезду. Только актер способен привлечь публику. То же самое в кино. Мало кто ходит туда «на режиссера» — если это не кто-нибудь из самых знаменитых, вроде Хичкока, Уайлдера или Лина. Но кто-то должен управлять процессом. Это закон. Вся хитрость в том, чтобы не выпячивать этот факт, чтобы не нарушить хрупкую целостность вещи.

— Из-за этого и возникают ваши разногласия с режиссерами?

— Да, но если речь идет действительно о серьезных нарушениях.

— А как вам работается с Джоэлом де Сантисом?

— Легко. Мы старые друзья. Джоэл начинал в театре, а потом отправился в Голливуд. Мы с ним сделали две мои самые удачные ленты. Теперь, когда он вернулся в театр, я не могу назвать никого, с кем бы мне так хотелось работать над этой пьесой. Пьесу написал южанин, она рассказывает о семье южан, о женщине с Юга. Джоэл родился на Миссисипи. Он знает, что к чему.

— Для вас это важно?

Мисс Кендал буквально пригвождает меня взглядом к креслу. Дурак, откровенно говорят ее глаза. Не следует сомневаться: каждое слово в легенде об этой женщине — истинная правда. Не хотел бы я невзначай очутиться на ее пути.