женщин, которых не посмеешь коснуться, неистовство чужих побед, горечь чужих поражений, слезы чужих печалей... И – жить во всех веках и во всех мирах, сделав чужие печали, победы и радости своими! И прибавить к ним ту малую малость, которая называется 'я'. И все же... Только жизнь, поставленная на карту, делает самое себя зыбким, мучительным, мимолетным; заставляет ощущать запах смолы тысячелетнего бора, вкус моря, ароматы трав, беспредельность неба и – собственную неповторимость. Смешно. Все люди смертны, но большинство живет так, словно их жизни будут плестись среди вечности вечно... И – теряют все куда раньше смерти! Как у Пушкина?

Шел третий час ночи. Сергей Оттович перебирал бумаги на столе и чувствовал, как боль бьется в подреберье горячим жалом, проглатывал облатку с лекарством, но боль не утихала, лишь отступала, затаивалась на время, чтобы вскоре напомнить о себе жестоко и остро. И вид у Грифа был больной: тяжелые лиловые мешки набрякли под глазами, две морщины от крыльев носа к уголкам рта стали глубокими и резкими и делали профиль Грифа похожим на профиль сильной птицы, чье имя означало уже свершившийся рок.

Гриф был недоволен собой. Сообщение о похищении Дарьи Головиной прозвучало для него как гром среди ясного неба: Гриф привык сам сдавать загодя крапленую колоду, а здесь – кто-то сдал карты под него. Да если бы только под него: все за этим столом играли даже не на деньги – на очень большие деньги, и давно привыкли не принимать в расчет ни излишние сантименты, ни чьи-то жизни. И все это были люди сведущие; ни для кого тайной не было, какие фигуры стоят за ним, Сергеем Оттовичем Грифом, и если уж он сам попал на этот раз под раздачу, вся партия играется совсем не за тем, столом... Там жизнь любого, любого из смертных ничего не значит и ничего не стоит, даже если этот смертный взирает на мир с высоты Капитолийского холма, подиума или трона.

Это новое знание деморализовало Грифа совершенно; казалось, он только что был наверху, и вот – словно шальной шквал перепутал все, смешал, исказил реальность до обратной перспективы, и в этой смещенной реальности, как в кривом зеркале, все его расчеты, амбиции и даже сама жизнь виделись лишенными всякого значения и смысла. Как у Даниила? «Ты взвешен на весах и найден очень легким».

Гриф боялся даже додумывать свою догадку: мир стал хрупким и эфемерным, он готов был свергнуться в тартарары, и никто не сможет этому падению противостоять. Самое лукавое в том, что обыватели даже не заметят этого смещения, этой дробящейся перспективы, этого уродства. Мир начал движение к бездне, и ему, Грифу, было бы совершенно наплевать на грядущую гибель стада...

Падение королей и тронов губительно для царедворцев; он сам всегда был абсолютно защищен от всех и всяких потрясений, скрытый густой, непроницаемой тенью дворцовых подземелий... Но весь парадокс этой новой, смещенной реальности был в том, что тень стала считаться светом.

Утомленный, Гриф откинулся в кресле. Мысли пусты и бесплодны. А потому – безумны. Он слишком умен, чтобы попасть под власть безумия, но при этом слишком опытен, чтобы отвергать любые кажущиеся ирреальными способы восприятия и интерпретации действительности. Не важно, к а к ты достигаешь победы, важно, что ты побеждаешь!

А значит, сейчас нужно сосредоточиться на деле. Вернуться к началу всех несвязух.

Данилов. Он пропал. Исчез. Испарился. Кто бы он ни был, играющий тренер или разыгрываемый джокер, он – единственная ниточка от всего клубочка. Его тоже нужно разыскать.

– К вам Вагин, – услышал Гриф голос секретарши.

– Пусть войдет.

Вот на Вагине ни усталость, ни перипетии последних часов почти не сказались. Или это была только видимость? Всегда серое лицо, пегие, присыпанные обильной перхотью редкие волосы, ничего не выражающие пустые глаза... А впрочем, о чем ему беспокоиться? За все происшедшее спросят с Грифа, и спрос этот будет строг и фатален. Головин не умеет прощать.

– С девчонкой пока ничего, – ответил на невысказанный вопрос босса помощник.

– Данилов, Головина, Сытин с людьми, Корнилов. Это наши минусы. А где наши плюсы?

Вагин никак не отреагировал на риторический вопрос шефа – Ладно. Давай по порядку. Головина пропала. Данилов пропал. Корнилов исчез. Сытина с командой нашли в виде головешек.

– Я вам докладывал по сотовому.

– Теперь подробно. Сколько их было?

– Трое. Сам Сытин, водитель и кто-то из его людей.

Гриф развел губы в невеселой ухмылке:

– Сгорел Эдичка. На работе. А ты и рад.

– Да какая уж радость...

– Не лукавь, Вагин. Ты его оч-ч-чень не любил. Потому что боялся.

– Скорее я не испытывал к нему приязни.

– Оставим эвфемизмы. Рассказывай.

– Они слетели с дороги. На это указывает тормозной путь. Шли на очень большой скорости, недопустимой на мокрой дороге да еще и с таким крутым поворотом. Сначала рухнули под откос, а потом – рвануло. Все – в клочья.

– Гранаты сдетонировали?

– Да. Но первым – газовый баллон.

– Они что, на пикник ехали? Зачем им был нужен газ?

– Не могу знать. Но вы же помните, Сытин был любителем мистификаций и мастером всяких штучек.

– Помню. За кем они гнались?

– Точно не установлено.

– А что установлено точно, Вагин?! – взъярился Гриф. На этот раз он не собирался гасить вспышку гнева: смотрел на помощника зло. – Ты хочешь по пунктам? Девчонку забирают прямо на глазах у твоих соглядатаев, это раз!

– Там арка, и...

– Молчать! Потом журналист Данилов замечает твоих подсадных, вламывается в квартиру, бьет всем морды и преспокойно «потрошит» филера, это два! Кстати, почему именно его ты посадил «смотрящим»?

– Корнилов очень хороший специалист по видео-и аудио-наблюдению. Да и вообще – технарь классный. А что характером слабоват... Но ведь никакие осложнения, особенно такого уровня, не планировались.

– Осложнения никогда не планируются, Вагин, они с л у ч а ю т с я, потому их и нужно иметь в виду! Далее: донесение о происшедшем я получаю окольным путем, от оперативного дежурного РОВД, которому позвонил какой-то испуганный хмырь и сообщил о чем-то странном в его дворе... А что там было такого «странного»? Автомобили повизжали тормозами в подворотнях? Да на такое по нашим временам ни один мирно сопящий пуританин даже ноздрей не поведет, не то что в ментовку названивать! Да еще посреди ночи вываливаться на мелкий дождичек из теплой постельки... Я ведь не поленился, проверил: звонили дежурному из автомата. Ущучил?

– Да, – упавшим голосом пролепетал побледневший Вагин.

– Ну и что скажешь?

– Не знаю. Подстава.

– Это понятно. Только вот кто кого кому подставляет? Меня – Головину, тебя – мне, Данилова – всем нам, Головина – тому, кто похитил девчонку?.. Вся беда в том, что ситуацию крутят при нас, но без нас. Чертовски красиво крутят! И еще: тут мне принесли... Наших легионеров спалил Данилов.

– Спалил?

– Да. В прямом смысле. Ты помнишь, я как раз инструктировал Сытина, когда пара людей, что выезжали на место, развязали страдальца Григория и узнали и об исчезновении Корнилова, и о похищении Головиной, и о Данилове.

Вагин кивнул.

– Так вот: в разговоре с Сытиным я не упомянул, на какой машине скрылся Данилов.

– Вы предполагаете...