– 'Мир не прост, совсем не прост', – напел Зубров. – Да, практик из Грифа первоклассный. Но – слишком заметен.

– В театре «Глобус» было три сцены. В жизни их куда больше. Как и возможностей выбирать амплуа.

– Теоретизируешь?

– Думаю. А когда думаю, заполняю эфир ничего не значащими фразами. Так кто его?

– Без комментариев. И никто их тебе не даст. Будет и официальный некролог.

Запишут – сердце. Благородно и без излишеств. Ты никогда не задумывался, Данилов, почему смерть от инфаркта представляется людям не такой страшной, как, скажем, от какой-нибудь мучительной хрони?

– Как в бою. Жил – и нет. И еще... Нет унизительного прижизненного существования в немощи.

– Кажется, мы обсуждали это когда-то...

– Это было давно. В прошлом веке.

– М-да... Звучит фатально. Сказать – вся твоя жизнь была в прошлом веке – это как черта. Чувствуешь себя очень старым. Вспоминается лозунг моей ранней юности: «Коммунизм – это молодость мира, и его возводить молодым». – Зубр рассмеялся:

– Мы пережили даже коммунизм.

– Брось. Он еще в середине девятнадцатого был дохлым. И сшивался по Европе бесплотным призраком.

– У нас его сделали зомби.

– Вот видишь, Зубр. Африканский опыт дал хоть что-то.

– Честно, Данила? Там было хорошо. Там было чертовски хорошо. Но временами жутко. Как на чужой планете.

– А ты уже нашел свою?

– Нет. Как и ты.

– Твоя правда. Так где мне разыскать господина Головина?

– А пес его знает. Ты оценил мою скромность, Данила?

– Ты скромен?

– А то. С утра твою персону показывают по ящику, трижды прокрутить успели, пока лавочку прикрыли, а я? Беседую с тобою о добре и зле. И о призраках, что бродят по Европам.

– Да уж. Ты сделался какой-то вялый, апатичный...

– Зато Папа Рамзес кипит энергией.

– Не подскажешь мне его телефончик?

– Не знаю, Олег. Честно. Головин крепко осерчал, когда увидел передачку.

Куда-то звонил и умчался. – Пауза на этот раз была долгой. – Надеюсь, Данила, ты знаешь, что делаешь.

– Я тоже надеюсь.

– Ты действительно нашел... эту девчонку?

– Да.

– Данилов, знаешь... История вторично не всегда повторяется фарсом.

Возможно, что и новой трагедией, куда более жестокой, чем первая.

– Я не фаталист.

– Очевидно. Кстати, я полагаю, эти наши вселенские рассуждения по вольному эфиру перехватываются и пишутся. Тебя не смущает?

– Нам же нечего скрывать от народа, Зубр. Да и... Не успеют.

– Чего не успеют?

– Ничего. События, запущенные как валун с покатого холма, имеют тенденцию ускоряться. А уж кого угробит буль-ник – это бог весть.

– А говоришь, не фаталист.

– Нет. А вот ты – что-то сник.

– Укатали сивку. А если уж по полной правде... Жизнь в Княжинске под крылом Папы Рамзеса шла у меня тихая и покойная, как вяленая рыба. Я уж и квартиркой обзавелся, и с женщиной познакомился. И стал строить планы. Я ошибся, Данила. В нашей профессии нельзя строить планы.

– Строить планы – любимое занятие всякого русского человека. Планы, которые он вовсе не собирается выполнять.

– Твое – тоже?

– Нет. Загадывать сейчас не то что на будущее, на час – слишком большая роскошь. А мечтать – пожалуйста.

– Вот и я про то. Ты вроде соскочил... Журналист, экономический обозреватель... И – что? Есть в нашем деле какой-то рок, фатум: только решишь, что ты ушел от войны, как в дверь стучится случай. А ты к нему уже не вполне готов. Выручают рефлексы. А оттого – чувствуешь себя подопытной скотиной. И так – всю жизнь. Пока не забьют.

– Да ты пьян, старина!

– Есть немного. Самое приятное времяпрепровождение при «домашнем аресте».

Дожидаться на трезвую голову какого-то... практика – пошло. Ха! Ты знаешь, Данила, он представляется мне серым, усыпанным перхотью пигмеем. Даже если он призрак. Эпоха гениев и авантюристов прошла. Настает время серых воротничков.

Ну что ж... В такое время стареть даже приятно. Рассадить яблони и вишни, цветы, много-много цветов. – Зубров вздохнул. – Когда-то, лет пятнадцать назад, самым важным для таких, как мы, был идеал победы. А сейчас становится очевидно, что победить – это далеко не все.

– Но это лучше, чем потерпеть поражение. Ты ждешь его?

– Практика? Или – призрака? Впрочем, это одно и то же. Все мы его ждем. Но иногда ожидание становится нестерпимым.

– Ты постарел, Сашка.

– Да, Олег. Но не ссучился. Помни об этом.

– Буду.

Данилов нажал клавишу отбоя и отключил телефон. Голова была мутной, тяжелой. Олег словно физически ощущал ее: огромной, как баскетбольный мяч, и такой же резиновой. Пришла шалая мысль: если стукнуть себя хорошенько по лбу, он лишь упруго прогнется и оранжевая голова станет бестолково скакать по плечам.

Данилов усмехнулся. Придет же дурь в трезвую голову! Где заблудилась Даша с кофе? А что, если... Оглянувшись по сторонам, Олег стукнул себя тыльной частью ладони по темечку, нахмурился, потер ушибленное место. Нет, голова не резиновая. Хоть с этим разобрались.

Данилов подошел к оконцу. Оно выходило на внутренний дворик купеческого дома. Угол у забора плотно зарос вольными лопухами, там же приютилась чахлая крапива. Солнышко нежило котенка, устроившегося на свежей сосновой лавочке, а вновь разбитая клумба у окошка была заботливо ухожена и украшена величественными георгинами, благородными ирисами, россыпью синих, сиреневых, алых цветов, каким Данилов и названия не знал. Наверное, здесь поселился сторож при компьютерном клубе. Не спасается, не ищет в блеске отточенных камней бессмертия, не жаждет власти... Живет.

Хотя... Чужая жизнь часто кажется раем, да и то в такой вот погожий день.

А за окошком может таиться и тоскливое, как слякоть, одиночество, и уголья прогоревших амбиций, припорошенные едкой солью зависти, и грусть о непрожитом... Всяко бывает.

Да и не о том он теперь думает. А о чем нужно? О покойном Грифе? Или о Зуброве? Возникло ощущение, что они с Дашей стоят под невидимой тонной скалой, удерживаемой стальным тросом, но некто примостился уже и пилит этот трос каленой ножовочкой, пилит методично и монотонно. Ох как муторно! И как непросто идти к победе, не зная врага! Впрочем, знание есть заблуждение. «Все мы отчасти знаем и отчасти пророчествуем...»

Так кто же работает против Головина, используя и Данилова, и Дашу жертвенными пешками? И почему сам Папа Рамзес еще не вычислил наглеца? Всей полнотой информации обладает только он один. Ему бы и