Как, она жива? — воскликнул Пети. Он воображал, что ее уже нет, как и Маяковского, и ставил адажио с ней, как с мифической фигурой.

Он помчался к ней на Кутузовский, они очень понравились друг другу. Долго говорили, ЛЮ расспрашивала, что и как она танцует у него в балете. А Володя? Он показал фотографии и даже сделал несколько движений в ее тесной столовой.

Как бы мне хотелось это увидеть. Я уверена, что мне очень понравилось бы, судя по вашим рассказам и фото.

Так почему же ваши руководители не захотели его здесь показать?

Потому что они дураки и невежды.

Вместо увертюры в начале представления звучит запись голоса Луи Арагона, который читает большой фрагмент из «Флейты-позвоночника» (рассказывая это, Ролан Пети не отрываясь смотрел на героиню поэмы), затем органически начинается действие балета с музыкой Шостаковича, Прокофьева, Мусоргского… «На фоне революционных великих потрясений, решенных символически, проходит дуэт с возлюбленной, которая становится Вечной Музой поэта, и воображаемая встреча зрелого поэта с юным ниспровергателем-футуристом. Дуэт поставлен с необыкновенной глубиной и поразителен по исполнению», — писала Плисецкая.

Лиля Юрьевна подарила Ролану Пети рисунок Леже «Танец» с надписью: «Если это танец, то он должен принадлежать Вам. Лиля».

Он же подарил ей модную в те годы синюю гарусную шаль с большой бахромой, которая очень шла Лиле Юрьевне.

Зиновий Паперный

Календарь, 12.11.1975: «Поблагодарить Паперного».

Многолетняя, радостная дружба связывала ЛЮ с Зиновием Самойловичем Паперным и всей его многочисленной семьей. Он был доктором филологических наук и занимался творчеством Маяковского. И они чуть не каждый день виделись или говорили по телефону. Слишком уж много у них было общих литературных интересов, и вообще Паперный был очень интересный человек, один из самых остроумных в Москве. Но в один прекрасный день он написал пародию «Чего же ты хохочешь» на жутко бездарный опус Кочетова «Чего же ты хочешь» — черносотенную мазню. Однако Союз советских писателей встал горой за «своего», и Паперного «казнили» (в духе большинства наших кретинских решений в области литературы) — запретили заниматься Маяковским, а велели взяться за Чехова. Что делать? Про Маяковского печатать не будут, а значит, и денег платить не будут, на что жить?

Занявшись Чеховым, как человек талантливый, он выпустил несколько интереснейших работ о нем. Но «в стол» не переставал писать о любимом поэте и продолжал дружить с Лилей Юрьевной и Василием Абгаровичем. Он был им настоящим преданным другом.

Несмотря на трудные времена, он не терял оптимизма, и с ним всегда было интересно и весело. В день рождения ЛЮ он позвонил ей буквально ни свет ни заря, разбудил ее, поздно заснувшую, и она испуганно спросила, что стряслось. Ведь у него такая большая семья…

Ничего. Я просто хотел поздравить вас с днем рождения первым, как тот пенсионер, который приходит к урне голосовать раньше всех.

Слушайте, Зяма. Пожалуйста, не делайте из себя пенсионера, а из меня урну!

Вот одно из писем ЛЮ, «переходного периода» от Маяковского к Чехову, написанное ею по просьбе Паперного.

«4.70.

Милый Зиновий Самойлович, сейчас напишу Вам нескладное письмо.

Вы просили рассказать Вам о чеховской «Чайке».

Мы с Владимиром Владимировичем и Осипом Максимовичем всегда думали, что Чехов — футурист. Особенно — в «Чайке».

В нашем понимании каждый новатор — футурист. Чехов был им. Гениальный Толстой — нет. Вот, пожалуйста:

Треплев (который Чехов) —…по-моему, современный театр — это рутина, предрассудок. Когда поднимается занавес и при вечернем освещении, в комнате с тремя стенами, эти великие таланты, жрецы святого искусства изображают, как люди едят, пьют, любят, ходят, носят свои пиджаки; когда из пошлых картин и фраз стараются выудить мораль — мораль маленькую, удобопонятную, полезную в домашнем обиходе… то я бегу и бегу… Нужны новые формы, а если их нет, то лучше ничего не нужно.

И еще: «Я талантливее вас всех, коли на то пошло. Вы, рутинеры, расхватили первенство в искусстве и считаете законным и настоящим лишь то, что делаете вы сами, а остальное вы гнетете и душите! Не признаю я вас!»

Критика (Аркадина) — «…Устроил этот спектакль… не для шутки, а для демонстрации… Тут претензии на новые формы, на новую эру в искусстве».

Маяковский:

Для других театров Представлять не важно.

Для них сцена —

Замочная скважина.

Сиди, мол, смирно Прямо или наискосочек.

Смотришь и видишь —

Гнусят на диване Тети Мани, да дяди Вани.

А нас не интересуют Ни дяди, ни тети.

Теть и дядь дома найдете.

Забавная, очень «маяковская» консолидация с Чеховым.

И еще Треплев-Чехов: «…Все жизни, все жизни, все жизни, свершив печальный круг, угасли… Уже тысячи веков, как земля не носит на себе ни одного живого существа… Пусто, пусто, пусто…»

Уж это полный футуризм. Такого еще нет у Маяковского. Не успел.

И вот на что я обратила внимание много позже, после смерти Маяковского. И все-таки…

Треплев: «Скоро таким же образом я убью самого себя».

И последняя фраза в «Чайке»: «Дело в том, что Константин Гаврилович застрелился».

Это, конечно, к футуризму отношения не имеет. Это я просто так.

Можете лишний раз убедиться, что я не литературовед.

Обнимаю Калерию Николаевну и Вас очень крепко.

Лиля».

В 1975 году Зиновий, памятуя, что не следует сравнивать себя с пенсионером, а Лилю Юрьевну с урной, прислал ей поздравительное стихотворение.

11.11.1975

Серебряное судно Увидел я в порту,

И буквы золотые Горели на борту.

Серебряное судно,

Такой красивый бриг,

И ясно было видно Четыре буквы Брик. Кораблик-каравелла, Вопрос тебе задам:

И как ты пролетела По огненным годам? Тебя трепали штормы, и лютая гроза срывала флаги, шторы, срывала паруса.

Кораблик отвечает:

«Ну что ж, была игра,

И вьюга ледяная,

И жаркие ветра.

Все это было, было,

Чего уж тут скрывать,

И солнце мне светило, какого вам не знать. Такой был виден берег — Нельзя его забыть.

И вам таких Америк Уж больше не открыть». И я сказал — кораблик,

И я сказал — корвет,

Ваш 3. Паперный. И я сказал — Ура, Брик! И я сказал — привет!