времени она уже привыкла к нему и чуть ли не ждала его появления каждый день. Он пришел в последний раз, чтобы выразить свою благодарность и попрощаться. Он сказал, что был бы рад преподнести ей подарок, чтобы выразить свою признательность, но у него нет денег даже на еду. Она была тронута его прямотой и пригласила его к ленчу. Пока они ели, он говорил, что подарок не обязательно должен быть предметом, который покупают; это может быть нечто такое, что дают только глазам получателя, – нечто, о чем скорее можно помнить, чем владеть этим. Она была заинтригована его словами.

Он напомнил ей, что она выразила сочувствие к индейцам и их нищенскому существованию. Он спросил ее, не хочет ли она взглянуть на индейцев в другом свете – не как на нищих, а как на артистов. Он сказал ей, что знаком с одним стариком, который является последним в династии танцоров силы. Он заверил ее, что этот человек станцует для нее по его просьбе и, более того, пообещал ей, что она никогда в жизни не видела ничего подобного и не увидит вновь. Этот танец – нечто такое, чему свидетелями бывают лишь индейцы.

Ей такая идея понравилась. Она посадила его в свою машину после работы и они поехали к холмам, где, по словам дона Хуана, жил тот индеец. Он направил ее к своему дому; он попросил ее остановить машину в отдалении и остаток пути они пошли пешком.

Прежде чем они достигли дома, он остановился и начертил на мягкой песчаной дорожке носком ноги линию. Он сказал ей, что эта линия граница и стал уговаривать ее перейти ее. Сама женщина-нагваль рассказывала мне, что вплоть до этого момента она была очень заинтересована возможностью посмотреть на настоящего индейского танцора, но когда старый индеец начертил на земле линию и назвал ее границей, она стала колебаться. Затем она уже действительно встревожилась, когда он сказал ей, что эта граница для нее одной и что однажды переступив через нее, теряешь всякую возможность вернуться.

Индеец явно видел ее напряженность и попытался успокоить ее. Он вежливо погладил ее по руке, заверив, что с ней не случится ничего плохого, пока он рядом. Границу можно считать, сказал он, как бы символической платой танцору, потому что он не хочет денег. Ритуал заменил деньги и требовал, чтобы она по своему желанию переступила границу. Старый индеец весело переступил линию и сказал ей, что для него это просто индейская чепуха, но что танцору, наблюдавшему за нами из дома, следует польстить, если она хочет увидеть его танец.

Она говорила, что внезапно ощутила такой испуг, что не могла двинуться с места, чтобы переступить линию. Старый индеец сделал попытку убедить ее, говоря, что переступание через эту границу благотворно сказывается на теле: переступая ее, он не только чувствует себя моложе, но и действительно делается моложе, – такую силу имеет эта граница.

Чтобы продемонстрировать это, он перешел обратно – и немедленно его плечи опустились, углы рта упали, глаза потеряли свой блеск. Женщина-нагваль не могла отрицать тех различий, которые производил переход линии. Дон Хуан перешел линию в третий раз. Он глубоко дышал, расправляя грудь, его движения стали смелыми и четкими.

Женщина-нагваль сказала, что тут ей пришла в голову мысль, не стоят ли за всем этим какие-либо сексуальные намерения. Ее машина осталась слишком далеко позади, чтобы броситься бежать к ней. Единственное, что она могла сделать, так это убеждать саму себя, что глупо так бояться старика-индейца. Тогда старик еще раз воззвал к ее разуму и ее чувству юмора. Заговорщицким тоном, как бы с неохотой открывая ей секрет, он сказал ей, что просто притворился молодым, чтобы сделать приятное танцору, и что если она не поможет ему, перейдя линию, он может в любую минуту свалиться без сил от того перенапряжения, которое от него потребовалось, чтобы ходить, не сгорбившись.

Он прошел туда и обратно через линию, чтобы показать ей, каких неимоверных усилий требует от него такая пантомима.

Женщина-нагваль говорила, что в его умоляющих глазах отражалась боль, которую испытывало старое тело, подражая молодости. Она перешагнула линию, чтобы помочь ему и разделаться со всем этим; она хотела ехать домой.

В тот момент, когда она пересекла линию, дон Хуан сделал невероятный прыжок и заскользил над крышей дома. Женщина-нагваль сказала, что он летел, как огромный бумеранг. Когда он приземлился рядом с ней, она упала на спину. Ее испуг превосходил все, что она когда-либо испытывала, но таким же было и ее возбуждение от того, что она была свидетельницей такого чуда. Она даже не спрашивала, каким образом он выполнил такой великолепный подвиг. Ей хотелось побежать обратно к своей машине и мчаться домой. Старик помог ей подняться и извинился за то, что подшутил над ней. В действительности, сказал он, танцором являлся он сам и его полет над домом как раз и был его танцем. Он спросил ее, обратила ли она внимание на направление его полета. Она повела рукой против часовой стрелки. Он отечески погладил ее по голове и сказал, что это очень примечательно, что она была столь внимательна.

Затем он сказал, что она, возможно, повредила себе спину при падении и он не может отпустить ее просто так, не убедившись, что все в порядке. Он смело распрямил ей плечи, поднял ее подбородок и затылок, как бы указывая, как распрямить спину. Затем он нанес ей мощный шлепок между лопатками, буквально выбив весь воздух у нее из легких. Какое-то мгновение она не могла дышать и потеряла сознание.

Придя в себя, она увидела, что оказалась внутри его дома. Из носа у нее шла кровь, в ушах звенело, дыхание было ускоренным, глаза она не могла сфокусировать. Он посоветовал ей делать глубокие вдохи на счет 8. Чем дольше она дышала, тем больше все прояснялось.

Она рассказывала мне, что в какой-то момент вся комната засветилась. Все засияло желтоватым светом. Она застыла и больше не могла дышать глубоко; желтый свет к тому времени так сгустился, что стал напоминать туман, затем туман превратился в желтоватую паутину. В конце концов он рассеялся, но весь мир оставался еще некоторое время однородно желтоватым.

Затем дон Хуан заговорил с ней. Он вывел ее из дома и показал ей, что весь мир разделен на две половины: левая сторона была чистой, а правая затянута желтоватым туманом. Он сказал ей, что чудовищно думать, будто мир познаваем или что мы сами являемся познаваемыми. Он сказал ей, что то, что она воспринимает, загадка, неразрешимая задача, которую можно воспринимать лишь со смирением и почтением. Затем он открыл ей правило. Ее ясность мысли была столь интенсивной, что она поняла все, что он говорил. Правило казалось ей само собой разумеющимся и очевидным. Он объяснил ей, что две половины человеческого существа полностью отдельны и чтобы сорвать печать и пройти с одной стороны на другую, требуется огромная дисциплина и целеустремленность. Двойные существа имеют огромное преимущество: состояние двойственности позволяет легко передвигаться между отделами на правой стороне. Невыгодность положения двойственных существ в том, что, имея два отдела, они оседлы, консервативны и боятся перемены. Дон Хуан сказал ей, что его намерением было заставить ее передвинуться из ее крайнего правого отдела в ее более светлый и острый левый отдел правой стороны, но вместо этого по какой-то необъяснимой причине его удар послал ее через всю ее двойственность из ее повседневного крайнего правого отдела в ее крайний левый отдел. Он 4 раза пытался вернуть ее назад к обычному состоянию осознания, но безуспешно, однако его удары помогли ей включать и выключать по желанию свое восприятие стены тумана.

Хотя у дона Хуана и не было такого намерения, он был прав, говоря, что та линия была односторонней границей для нее. Перейдя ее однажды, она, точно так же как и Сильвио Мануэль, уже никогда не вернулась.

Когда дон Хуан свел женщину-нагваль и меня лицом к лицу, никто из нас не знал о существовании другого, однако мы мгновенно почувствовали, что знакомы друг с другом.

Дон Хуан знал по своему опыту, что равновесие, которое двойные существа испытывают в компании друг друга, неописуемо и уж слишком коротко. Он сказал нам, что мы были сведены вместе силой, невосприемлимой для нашего разума, и что единственное, чего мы не имеем, – это времени. Каждая минута может быть последней, поэтому проживать ее надо одухотворенно.

После того, как дон Хуан свел нас вместе, все, что оставалось ему и воинам, – найти четырех женщин- сталкеров, трех мужских воинов и одного мужчину-курьера, чтобы создавать нашу партию. Для этого дон Хуан нашел Лидию, Жозефину, Горду, Розу, бениньо, Нестора, Паблито и курьера Элихио. Каждый из них был копией в недоразвитой форме членов собственной партии дона Хуана.

Дон Хуан и его воины отстранились, дав место женщине-нагвалю и мне претворить в действие