самоходными баржами. Эти вытянутые узкие баржи, обгоняя буксирные пароходы, как-то странно глухо гудели, словно кто-то там внутри дул в большой флакон. Чумазые пыхтуны-буксиры далеко отставали от них. И Санька, качаясь на высоких покатых волнах, оставленных самоходкой, думал, что буксирам, наверное, стыдно: как-никак, а самоходка всё-таки баржа.

— Вам, старикашки, на отдых пора, — говорил он, насмешливо подмигивая буксиру, за которым, как гусыни за гусаком, тянулись деревянные пузатые баржи. На их палубах громоздились бочки, тюки, ящики с какими-то машинами, подъёмные краны. В этом году их везли вдвое больше, чем в прошлом.

Мушкет сидел рядом с Санькой на берегу и помахивал своим пушистым хвостом, словно тоже радовался, что на реке стало больше пароходов и барж.

Когда наступила зима, Санька начал приучать Мушкета к лесу, к охоте. Он по-прежнему ставил в лесу ловушки и обходил их вместе со своим четвероногим другом. Однажды в ловушки попало шесть зайцев. Нести на себе такой груз было неудобно, и мальчик, связав лыжи, уложил на них добычу. Несколько часов он тянул их за собой, обливаясь потом и проваливаясь иногда по пояс в снежные намёты. Мушкет бежал рядом, подбадривая его радостным лаем.

С этого дня Санька решил обучать собаку ездовой службе. Только вот беда — не было лёгких саней. Сам он сделать их не мог и попросил дядю Петрована. Тот ни в чём не отказывал мальчику — он был другом Санькиного отца, погибшего на фронте, и когда-то вместе с ним охотился в окрестных лесах, а теперь учил Саньку охотничьей сноровке.

Дядя Петрован сшил для Мушкета мягкую прочную шлейку, выгнул полозья для саней, врезал копылки и туго стянул их крепкими сыромятными ремнями. Сани получились лёгкие и прочные.

Потом занялись обучением собаки. Дядя Петрован давал Мушкету кусочек мяса и, отойдя шагов на пятьдесят, звал его, протягивая новую приманку.

Санька стоял рядом с собакой и командовал:

— Вперёд, Мушкет! Вперёд!

Мушкет натягивал ремни и, прижав к спине хвост, мчался вперёд. Затем он стал тянуть санки по команде без приманки.

Так постепенно у собаки выработался навык.

Лишь только мальчик брал в руки шлейку, Мушкет сам подставлял голову для ошейника. Теперь проверять ловушки Санька ездил на собаке.

Прошёл ещё год. Санька всё больше привязывался к Мушкету, заботился о нём, купал, расчёсывал гребнем пушистую шерсть, смастерил во дворе тёплую будку, хотя Мушкет любил спать в снегу, как все северные лайки.

Утром Мушкет ждал, когда откроется дверь, врывался в дом и будил мальчика лаем, подтаскивал ему валенки, шапку, рукавицы, торопил на охоту. Но Санька теперь реже ходил в лес, так как учился уже в восьмом классе, уроков задавали много, а вечерами он с товарищами занимался в школьном авиамодельном кружке. И только в зимние каникулы опять зачастил на охоту.

Зайцев в эту зиму было меньше чем в прошлую, и приходилось уходить подальше в глубь леса, но добыча была небольшая.

Как-то мать, глядя на Саньку, проговорила:

— Отдохнул бы ты в каникулы-то. Какая неволя по лесу таскаться?

— Охота пуще неволи, мама, — ответил Санька, посмеиваясь и весело блестя глазами.

— Весь в отца — неугомонный, — ласково улыбнулась мать и, вздохнув, отвернулась, пряча слезу.

И в самом деле, Санька очень походил на отца. Мать, разглядывая старые фотокарточки, где отец Саньки был снят молодым, находила много общих черт между ними. Санька за эти два года вытянулся, раздался в плечах, ходил он так же прямо, как отец, движения у него были неторопливые, но уверенные и смотрел он так же упрямо и настойчиво из-под белёсых бровей, которые на смуглом от загара скуластом лице выделялись светлыми полосками.

Учился Санька хорошо, седьмой класс закончил с похвальной грамотой. А на осенних соревнованиях авиамоделистов он со своей моделью гидросамолёта с бензиновым моторчиком занял первое место.

В седьмом классе Санька вступил в комсомол и дел у него ещё прибавилось. Мать, глядя на озабоченного, всегда чем-нибудь занятого сына, радовалась да тихо вздыхала, вспоминая отца, которому не пришлось увидеть Саньку большим и таким похожим на него.

Однажды, в конце каникул, Санька решил сходить подальше в лес, где, по его мнению, водились зайцы. Он взял старую отцовскую берданку, намереваясь на обратном пути пострелять косачей.

Когда Санька вышел из дома, на востоке чуть-чуть брезжил рассвет. Позднее зимнее солнце пряталось где-то за тайгой. На дворе — сухой, перехватывающий дыхание, мороз. Городок ещё спал. Электрические лампочки, бледные в предутреннем свете, тускло освещали заснеженные улицы с выбеленными снегом крышами домов, пушистыми от инея деревьями.

Санька скатился на реку там, где было не очень высоко и круто, чтобы легче было спуститься Мушкету, и пошёл вверх по реке.

Пройдя несколько километров, он стал взбираться на противоположный берег, поросший тальником и мелким ракитником. Санька, пробираясь через кустарник, засыпанный сухим игольчатым снегом, низко нагибался под ветви, старался не задевать их. Но в одном месте он зацепил стволом ружья ветку, и снежный ком рухнул ему на заячью шапку, переломился надвое, запорошил глаза, попал за воротник. Санька остановился, отряхиваясь, перевернул ружьё стволом вниз, чтобы в него не попал снег, и ещё осторожнее двинулся дальше.

Мушкет бежал рядом, обнюхивая свежий снег. В одном месте он остановился, зафыркал и злобно зарычал, видимо, найдя что-то подозрительное.

Санька направился к собаке и увидел, что та обнюхивает какие-то следы. Он нагнулся, внимательно рассматривая их. Следы были похожи на собачьи, только значительно крупнее, с собранными в комок пальцами лапы. Отпечатки лап были вытянутые. Молодой охотник недоуменно поднял брови, наморщил лоб: что же за зверь тут был.

Он знал отпечатки лап всех зверей, которые водились в их местности, но подобных не встречал. «Наверное, прошёл охотник с собакой какой-нибудь очень крупной породы», — решил Санька и, оставив след, двинулся дальше.

Одолев длинный и утомительный косогор, поросший густым кустарником, он остановился, удивлённый сказочной красотой.

Далеко на востоке, выглянув из-за угрюмой тайги, солнце позолотило верхушки деревьев, и они засияли, излучая радужный свет, переливаясь то изумрудно-холодными, то нежно-розовыми тёплыми цветами. А когда большой багровый диск поднялся над лесом и брызнул во все стороны своими лучами, широкая низина между тайгой и прибрежным березняком словно загорелась. Весь снег на деревьях и на земле стал розовым, сверкающим золотыми и багряными искрами.

— Вот они, алые сугробы, — проговорил восхищённо Санька, вспоминая интересный рассказ под таким названием. — «Разве такое увидишь, если будешь дома сидеть», — подумал он. Потом медленно отвёл глаза от широкой заснеженной низины, которая пылала розовым огнём.

Часа за три Санька обошёл большой участок, расставил на заячьих тропах капканы и повернул обратно, направляясь к бору. Высокие, голые до половины, сосны уносили свои ветви вверх и там раскидывали мохнатые шапки. Густые ели с острыми тоненькими макушками стояли важные, засыпанные до самого низу снегом. Саньке казалось, что ели спят. Прислушиваясь к лёгкому шуму ветра в шапках сосен, мальчик представлял, что это не ветер шумит, а тихо шепотком переговариваются между собой сосны, чтобы не нарушить сон своих соседок — елей.

— Ну, теперь, Мушкет, смотри в оба! — скомандовал он собаке. Та прижала уши, завиляла хвостом и радостна заворчала, показав клыки.

— Ну хорошо, хорошо, — потрепал её по спине мальчик, — больше работать, меньше зубы скалить. — И повелительно махнул рукой.

Из чащи собака выгнала несколько тетеревов, те вспорхнули и расселись на деревьях. Грохнул выстрел, и покатился по лесу сухой звук, отскакивая от дерева к дереву, вскоре по морозному воздуху долетело обратное эхо.