— Влюбилась, — с нежностью в голосе ответила герцогиня. — Генрих не пялился на меня, как другие поклонники, и не превозносил. Твердый, решительный, сильный, этот человек всегда получает то, что ему нужно, и заставляет меня чувствовать себя так, будто ничто в жизни не имеет значения, кроме одного: я женщина, а он мужчина.

— Но, тетя Лили… — попыталась вставить слово Гардения, но тут же поняла, что герцогиня ничего не слышит. Ее глаза светились, а лицо выражало блаженство.

— Я была счастлива, очень счастлива. Только повстречав барона, я осознала, что раньше не имела ни малейшего представления о настоящей любви. Мужчин, которые так суетились из-за моей красоты, я просто презирала и даже жалела.

Они казались мне созданиями несовершенными и ущербными. Генрих же совсем на них не походил. Умный, твердый, порой жестокий и грубый, он стал для меня смыслом жизни.

— Вы были любовниками… — пробормотала Гардения. — Но ведь барон женат.

— Да, женат! — ответила герцогиня резко. — Ну и что? Я нуждалась в нем, а он нуждался во мне, нам ничто не могло помешать. Когда-нибудь, Гардения, ты сама поймешь, что наивысшее счастье для женщины — это дарить свою любовь кому-то, а не быть любимой.

— Если вы были так счастливы с бароном, зачем тогда начали устраивать эти шумные вечеринки? — спросила Гардения, пожимая плечами.

Лицо герцогини озарилось почти материнской любовью.

— Ради Генриха, — ответила она. — Согласно его представлениям, жизнь в Париже должна быть именно такой: наполненной смехом и шумом, шампанским и красивыми женщинами. Я стала устраивать вечеринки для него, ведь это не составляло для меня большого труда. Люди, желающие повеселиться, всегда находятся. Молодые шумят, мужчины любого возраста играют в азартные игры. Их я и сама обожаю. От игрового стола меня не оттянуть. Генриха, кстати, тоже.

— Наверное, для него ваши вечеринки были полезны. На них он приводил подобных Гозлину типов… — произнесла Гардения и тут же пожалела о сказанном.

Герцогиня изменилась в лице. Над ней как будто нависла тяжелая черная туча.

— Гозлин был далеко не первым, с кем Генрих сотрудничал, — сказала она, вздыхая. — Я понимала, что он меня использует, но мне было все равно. Понимаешь, Гардения, все равно! Я выполняла все, что барон от меня требовал, чтобы сделать его счастливым. Я сознавала, что приношу Франции вред, но ведь я не француженка, это служило для меня оправданием.

— Если немцы развяжут войну против Франции, то доберутся и до Англии, — произнесла Гардения.

— Нет! — с жаром возразила герцогиня. — Германия ни с кем не намеревается воевать. Кайзеру хочется одного: чтобы люди в его стране жили не хуже других, сам барон рассказал мне об этом. Почему у маленькой Англии больше военных кораблей, чем у Германии? Думаешь, это справедливо?

Гардения ничего не ответила, ясно понимая, что герцогиня как попугай повторяет слова барона, и ее ни в чем не переубедишь.

— Может ли Пьер Гозлин переложить большую часть вины на вас, тетя Лили? — спросила она. — Это крайне важно. Если доказательств, подтверждающих ваше участие в преступных махинациях, не найдут, вам лучше ни в чем не признаваться.

— Не знаю, существуют ли такие доказательства, — сказала герцогиня задумчиво. — Реальных денег я никогда ни от кого не принимала…

— Что значит «реальных денег»? — спросила Гардения. — Вы принимали что-то другое, какие-нибудь ценные вещи?

Герцогиня колебалась.

— Шиншилловую накидку! — воскликнула Гардения. — Правильно? Ее подарил вам барон?

— Нет, не барон, — поспешно ответила герцогиня. — У него не так много денег, чтобы делать мне столь роскошные подарки.

— Значит, правительство Германии, — догадалась Гардения. — О, тетя Лили, как вы могли принять этот презент?

— Генрих сказал, что я должна это сделать, — призналась герцогиня. — В противном случае меня не правильно бы поняли, это показалось бы странным, более того, бросило бы тень на него.

— Но, приняв этот подарок, вы автоматически стали частью преступной программы Германии, настоящим шпионом.

Разве вы не понимали этого раньше?

— Тогда я не думала, что Сюрте обо всем узнает; — сказала герцогиня. — Генрих утверждал, что наша деятельность ни для кого не имеет особого значения.

— И вы в это верили? — спросила Гардения. — Наверняка рассказ Пьера Гозлина показался полицейским весьма и весьма значительным.

— Боюсь, что так, — произнесла герцогиня жалобным голосом. — Я всегда ненавидела этого Гозлина, один его вид вызывал во мне отвращение. Но Генрих просил, чтобы я относилась к нему по-хорошему. Разве я могла сказать «нет»?

— Этот Гозлин был очень увлечен вами, не так ли? — тихо произнесла Гардения.

Герцогиня резко повернула голову. Ее рука дрогнула, бокал с бренди с шумом упал на пол и разбился.

— Давай не будем продолжать этот разговор! — крикнула она почти истерично. — Я не переносила этого Гозлина, но не могла отказать Генриху в чем бы то ни было, понимаешь?

— Не волнуйтесь так, тетя Лили. Нам действительно лучше не продолжать этот разговор.

Гардения убрала с пола осколки разбившегося бокала и принесла тете стакан из небольшой уборной, соединявшей их купе.

Было раннее утро, а герцогиня все продолжала делиться с племянницей воспоминаниями о прошлом. Она рассказала ей и о великом князе из России, когда-то безумно в нее влюбившемся. Он обещал подарить ей замок и столь шикарные драгоценности, которых не имеют европейские королевы, при условии, что она станет его любовницей. Он ей нравился, и они могли бы дать друг другу немало радости. Но благородное воспитание представительницы среднего класса английского общества не позволило ей принять его предложение.

— Я мечтала не о бриллиантовом ожерелье на шее, а об обручальном кольце на пальце, — сказала она. — Поэтому и ответила великому князю отказом, а герцога заставила на себе жениться.

— Но ведь ожерелья у вас тоже были, — заметила Гардения.

— Все они — ничто по сравнению с тем, что мог бы мне подарить этот русский. О, Гардения, мне невыносимо думать о том, что мои изумрудные и сапфировые украшения не со мной!

— Сейчас главное для нас — это остаться на свободе, — ответила Гардения.

Она и раньше сознавала, что герцогиня должна исчезнуть из Франции, а теперь, после того, как та открыла ей душу и поведала о своих тайнах, поняла, что если тетю Лили не рас стреляют как изменницу, то по крайней мере засадят в тюрьму на долгие годы, возможно, навсегда.

Сама же герцогиня вряд ли сознавала, что находится в крайне опасной ситуации. Она вновь и вновь заговаривала про барона, и при этом ее голос становился мягким и нежным.

— Я напишу Генриху письмо, как только приеду в Монте-Карло, — заявила она твердо. — Он приедет, и, быть может, мы устроим себе маленькие романтические каникулы. И спокойно обсудим, как нам быть.

— Думаете, барон найдет способ выйти из создавшегося положения? — спросила Гардения.

— Генрих умеет справляться с любыми трудностями! — не терпящим возражения тоном провозгласила герцогиня. — Жаль, что ему пришлось уехать из Парижа. Он так любит этот город!

Интересно, что наболтал про нас этот мерзавец Гозлин? Наверное, барона признают виновным…

— Не сомневаюсь в этом, — ответила Гардения, с трудом подавляя в себе порыв высказать свое мнение о бароне.

Герцогиня заснула, когда на горизонте уже забрезжил рассвет. Бутылка из-под бренди была пуста.

Гардения осторожно поднялась на ноги, выключила свет, перешла в свое купе и легла в постель. Но заснуть так и не смогла. Пролежала с открытыми глазами, напряженно размышляя о том, что с ними будет, если герцогиню арестуют и их вернут обратно в Париж.

— Я не оставлю тетю, что бы ни случилось, — прошептала она, обращаясь к тишине. — Буду