— Ну, проходите…

Потом Алеша долго сидел на стуле, наверное, в прихожей, а затем ему велели встать, взяли под руки и провели куда-то. Чьи-то руки, повозившись, развязали тряпку, закрывавшую глаза Алеши, и он увидел прекрасный зал с темными дубовыми панелями, шелковые обои, люстру, разбрасывающую в разные стороны яркий электрический свет, камин, а рядом с ним — кресло. В кресле, положив ногу на ногу, сидела очень красивая женщина, одетая с аристократической неброской элегантностью — белая блузка, черная юбка чуть ниже колен, серые чулки и низкие лаковые туфельки. Алеша так и обомлел, попав из темного подвала в гостиную приличного дома, а женщина, то и дело поднося к накрашенным губам длинный костяной мундштук, милостиво улыбалась, смотря на Алешу внимательно и испытующе.

— Здравствуй, мальчик. Так ты и есть сын Николая Александровича, последнего русского царя?

— Да, я Алексей Романов, — потупясь от долгого взгляда таинственной красавицы, сказал Алеша. — А вы и есть та, которую называют Царицей? спросил он вдруг смело.

— Да, я — Царица Варя, так меня зовут… мои хорошие знакомые.

— И те бродяги, что воруют и грабят торговцев, тоже ваши хорошие знакомые?

— Да, и они тоже, — продолжая улыбаться и все так же впиваясь в Алешу взглядом, сказала Царица и поднялась.

Величавой походкой она подошла к книжному шкафу красного дерева, вынула из него стопку журналов, молча полистала один, другой, замерла над какой-то страницей и перевела взгляд на Алешу. Теперь она смотрела на мальчика очень серьезно.

— Что ж, ваше высочество, я поздравляю вас с воскрешением. Я бы, конечно, поздравила с этим событием и весь мир, по крайней мере Россию, но, боюсь, здесь не оценят его должным образом. Вот снимок из «Нивы» за шестнадцатый год. Вы на нем, — она улыбнулась, — очень похожи на себя. А ваш батюшка, кстати, тоже жив?

Алеша подумал, стоит ли отвечать утвердительно. Он боялся этой загадочной женщины, которую называли так странно — Царица Варя. Но потом он кивнул, потому что говорить неправду было не в его привычках:

— Да, жив, мы все спаслись. А теперь я вас очень попрошу: разрешите мне пойти домой.

Женщина снова уселась в кресло, и опять костяной мундштук стал касаться её напомаженных губ. Казалось, она находилась в глубоком раздумье. Но наконец игриво вскинула голову, озорно улыбнулась и сказала:

— А вот домой-то я тебя, Алеша, и не отпущу. Пока не отпущу!

Хорошим или дурным правителем был Николай? И не теряет ли самодержавие в реальности свой смысл, когда речь заходит об управлении таким левиафаном, как Российская империя, имеющим сложнейшую бюрократическую систему, надзирающую за функционированием финансов, промышленности, торговли, образования, обороны, внешних сношений и многого, многого другого. Весь этот сложнейший, спутанный клубок нитей просто невозможно было бы держать в руках одному человеку, и каким бы компетентным, умным, даже мудрым ни был государь, он никогда бы не отважился на то, чтобы принимать самовластные решения, не желая единым росчерком пера причинить своей стране больше вреда, чем пользы.

А в первое время правления на молодого царя ещё и давили, подчиняли своему влиянию дядья, великие князья Владимир Александрович и Сергей Александрович. И как страдал Николай, когда в начале царствования великий князь Алексей Александрович, генерал-адмирал, вынудил царя принять решение строить очень нужный России большой порт не на Мурмане, а в Либаве. Николай был убежден в обратном, но пришлось уступить, чего долго потом он не мог себе простить.

Его самовластные амбиции были уязвлены и в 1899 году, когда по инициативе Николая в Гааге собралась мирная конференция, где речь шла о сокращении вооружений в Европе и запрещении варварских способов ведения войны. Но здесь практически ничего не удалось добиться из-за позиции германской делегации.

А как болело у Николая сердце, когда на прогулке в Петергофе с германским императором Вильгельмом он, то ли из ненужной вежливости, то ли по слабости характера, своим молчанием ответил утвердительно на вопрос, не будет ли он против, если немцы займут китайский порт Киао-Чао. В этот момент он не был императором, не был самодержцем, потому что не мог решиться сделать выбор, отказать Вильгельму без помощи советников.

Уговорить его было нетрудно. В 1901 году, когда в Петербург приехал князь Николай Черногорский, царь пообещал ему в виде помощи 3 миллиона рублей годовых из тех, что платила Турция России в качестве контрибуции, но Витте был против, и царю пришлось уступить. А в 1905 году в заливе Бьерке, что у Выборга, Николай заключил договор, по которому Россия обещала защищать Германию в случае войны с любой европейской державой. Заключая этот договор, Николай действовал как самодержец, не нуждавшийся в советах, но вскоре Романова убедили в том, что договор нужно аннулировать, потому что существует старое франко-русское соглашение, противоречащее ему.

Слабый, нерешительный, уклончивый, он так не походил характером на своего непоколебимого в убеждениях, верного слову отца, позаимствовав черты характера у матери. Не унаследовал он от Александра Третьего, сумевшего тринадцать лет процарствовать мирно, и отвращения к войне. В начале царствования Николая чуть было не вовлекли в авантюру по захвату Константинополя, а в 1900 году устоять не удалось — царя и Россию втянули в вооруженное вмешательство по усмирению восстания в Китае. Разбили боксерские отряды, но из Маньчжурии русские не ушли. А скоро при дворе объявится отставной ротмистр кавалергардского полка Безобразов, создастся партия, и на самодержавного правителя Руси снова будут давить, давить, убеждать скорее захватить Корею, не говоря про то, что это приведет к столкновению с японцами, которых, знали, император презирал. С одной стороны, Николай мог гордо заявить, что 'войны не будет, потому что он её не желает', а с другой — не мог противиться давлению партии войны. И когда война все же началась, он ещё и не знал, что конец империи и его личное падение как императора имели начало в особенностях его характера, совсем 'несамодержавного'…

'Только бы найти его, только бы найти!' — металась единственная мысль, подобно ошалевшей от страха птице, попавшей в раскаленную печь. И этой печью было сейчас сознание Николая, весь день носившегося по Васильевскому острову в поисках пропавшего Алеши. Куда мог исчезнуть мальчик, которого не выпускали из квартиры и которого не нашли дома поутру, впрочем, так же, как и главу семейства? Но Николай домой явился, и совершенно пустыми были его глаза, и только Александра Федоровна знала, где он был.

— Ты мне вернешь сына, вернешь! — сказала она с едва сдерживаемой яростью. — Это ты во всем виноват! Алеша, я теперь понимаю, за тобой пошел, он все видел и не захочет возвращаться под один кров с отцом-убийцей.

На улице он подходил ко многим, сбивчиво, взволнованно рассказывал, как выглядел Алеша, опрашивал извозчиков, патрульных красноармейцев, просто идущих куда-то людей, но одни лишь пожимали плечами, другие долго выясняли какие-то ненужные детали, а большинство просто отмахивались — не приставай-де. Находились такие, что кивали, говорили, что видели похожего мальчика там-то и там-то. Николай бежал в указанном направлении, но никого не находил, и тоска, страшная, безысходная, замешанная на осознании собственной вины, греха, связанного с убийством человека, которого любил Алеша, начинала кромсать сердце Николая безжалостными, острыми зубами совести, и только новые расспросы прохожих, надежда, расправлявшая слабые, как у новорожденной бабочки, крылья, вновь и ненадолго прибавляла Николаю силы.

В тот день он возвратился домой ни с чем, но, странно, всю ночь проспал, точно и не было тревоги. Утром снова вышел в город, догадываясь, что Алеша шел вчера за ним, и возвращаться он должен был