есть устремлялись через собеседника — за него, в пространство. Если верить физиогномистам, такой взгляд имеют люди, склонные к разного рода отвлеченным мечтаниям, когда человек черпает материал для своей рассудочной деятельности из собственного ума. Так мыслят мистики, метафизики, поэты.

Николай имел отличной формы лоб, хоть и не слишком высокий, который оттенялся внизу прямыми спокойными бровями, а наверху — коротко остриженными волосами с ранними залысинами. Нос идеальной формы, но немного женственный, небольшой, с чувственными чуткими ноздрями. От отца он унаследовал нижнюю часть лица вместе с упрямым ртом, который, несмотря на яркую окраску губ, немного диссонировал с мягким выражением глаз. Вообще темперамент обозначался через его лицо как ровный и спокойный, уравновешенный и вполне миролюбивый.

У него наблюдалось постоянное стремление к здоровому, наполненному движением дневному распорядку, гигиеническому, можно сказать, образу жизни. По утрам купался в бассейне, причем вода не нагревалась выше 18–20 градусов в любое время года, и следствием этого было отсутствие страха перед сквозняками, холодом. Он работал у себя в кабинете при открытой форточке даже зимой, и однажды престарелый вельможа явился к царю на доклад, заметил открытую форточку и попросил разрешения притворить её, и царь выразил неудовольствие такой изнеженностью.

Он обожал спортивные игры, да и вообще все, что давало ему возможность ощутить свое тело, но состязательная сторона игр мало интересовала императора. Да, Николай любил лаун-теннис, греблю, плаванье, но он любил также бросать зимой снежки или попросту разгребать лопатой снег на дорожках; любил велосипедные гонки, скачки, соревнования на яхтах; любил ходить пешком и в Крыму, в окрестностях Ливадии, совершал порой десяти-двадцатикилометровые походы, а иногда отправлялся в путь в полном снаряжении рядового, не забыв прихватить винтовку, — хотел испытать, каково приходится солдатам, а заодно проверить, сколь вынослив он сам. Ему нравилось работать веслами, и пешая прогулка часто заменялась греблей на байдарке, в которой он потом катал и сына, посадив его на колени.

Николай был прекрасным стрелком, и в Александровском парке он беспощадно уничтожал ворон, удовлетворяя, с одной стороны, самолюбие снайпера, а с другой — убивая врагов мелких певчих птиц. Вечером же он заносил сведения о своих успехах в стрельбе по воронам в свой дневник. Впрочем, Николай был страстным охотником не только на ворон — с его участием устраивались большие охоты в дремучих лесах любимого царем Беловежа, где добычей уже становились зубры, олени, косули, кабаны. Часто посещалась для охоты и Спала — древнее охотничье угодье польских королей. Обыкновенно Николай наряжался на охоте в длинную черкеску, и на поясе висел большой узкий кинжал кавказской формы, а голову царя украшала барашковая шапка. И охотником он был очень осторожным, не допускавшим преждевременных и «косых» выстрелов, а выдержка и терпение обыкновенно приносили ему богатые трофеи, но почти все крупные животные, убивавшиеся царем, шли не на императорский стол, а поступали в распоряжение местных жителей. Так Николай удовлетворял лишь спортивный интерес, не помышляя сделать охоту средством к добыванию пищи…

Когда, вернувшись уже утром домой, Николай молча выставил на обеденный стол обшитый бисером ридикюль, Александра Федоровна, пораженная, всплеснула руками, потом разрыдалась, и лишь после того, как ей удалось унять плач, порывисто обняла мужа, жарко расцеловала его.

— Я так жалела, Ники, что рассказала тебе о драгоценностях! Ну для чего ты ездил туда? Ведь тебя могли убить, арестовать по крайней мере! Как же тебе удалось проникнуть во дворец? Он что же, не охранялся?

Задавая множество вопросов и не ожидая получить на них исчерпывающие ответы, Александра Федоровна между тем щелкнула замком ридикюля. Она торопилась узнать, все ли драгоценности сохранились с тех пор, как они попали в тайник, и вот уже на стол полился поток сверкающих камней, запрыгали перстни, покатились браслеты, усыпанные бриллиантами и сапфирами, крупным жемчугом и изумрудами. Но самым роскошным предметом был, конечно, венец императрицы, подаренный Аликс Генрихом Прусским, и Николай при виде венца сморщился от досады, вновь начиная ревновать к детской любви своей супруги и в то же время жалея о грубости, допущенной им вчера.

— Это и есть тот самый венец, подаренный тебе кузеном? — спросил он, рассматривая прелестную и чрезвычайно дорогую вещицу.

— Ну да, — гордо и одновременно чуть сконфуженно подтвердила Александра Федоровна. — Да если бы то, о чем говорил ты вчера, было правдой, то, милый Ники, эти бриллианты были бы неплохой компенсацией за мою нескромность. Но, уверяю тебя, я досталась тебе честной девушкой. И давай больше не будем возвращаться к этой истории, ладно? А впрочем, я так рада, что ты вернулся невредимым. Уверена, Кирилл Николаич был рядом с тобой, словно тень!

Томашевский, скромно молчавший и лишь с интересом рассматривавший драгоценности, сказал:

— Сударыня, представьте себе, Николай Александрович видел во мне не более чем грубую физическую силу. Я снимал с петель двери, а уж во дворец он вошел без меня, отказавшись от моей помощи. До сих пор не представляю, как ему удалось пройти по дворцу, буквально заполненному красноармейцами!

— На самом деле, расскажи, папа! — попросил Алеша, и бывший император просто сказал:

— Действительно, произошла удивительная вещь. Явдруг ощутил себя царем, точно Александровский дворец влил в меня силы и уверенность в себе. А когда человек убежден в том, что он — повелитель, что все люди — его подданные, ему уже ничего не страшно. Я пошел по комнатам дворца, заполненным ранеными солдатами, они видели меня, но никто не посмел ни остановить меня, ни вызвать караул. Я и сейчас ощущаю себя царем…

Все смотрели на Николая с изумлением. На самом деле, он говорил со спокойной, величавой решимостью, в его словах не чувствовалось ни капли наигранности, ложной патетики, рисовки, но Александра Федоровна смотрела на мужа настороженно. Она подумала, что Николай немного повредился рассудком, что страдания, бедствия последнего месяца, чувство глубокого разочарования, обиды на судьбу подточили его психику и у него род мании величия.

— Но, папа, — осторожно, мягко заговорила Ольга, — ты не должен забывать, что обстоятельства, увы, против тебя. Ты можешь сколько угодно забавляться ощущением царственного духа, который, я уверена, и не покидал тебя, но ты… ты уже не царь и, прости меня, наверное, уже никогда не станешь царем…

— Нет, я царь, царь! — вдруг вскричал Николай громко и некрасиво, и его обычно умиротворенное, спокойное выражение лица сменилось гримасой гнева, неудержимого и грубого. — Это я раньше был царем по случаю, согласно сложившимся обстоятельствам, а теперь я чувствую, что становлюсь, если ещё не стал, настоящим императором России!

Александра Федоровна, едва удерживая слезы, одними глазами приказав Ольге замолчать и стараясь выглядеть беззаботной, с деланной веселостью сказала:

— Ну что же, император так император. Теперь же, дети императора России, давайте за стол садиться. Позавтракаем тем, что осталось от ужина. Вы, Кирилл Николаич, не побрезгуете нашей скромной трапезой?

Когда сидели за столом и ели картошку с колбасой и хлебом, Александра Федоровна сказала, обращаясь к мужу:

— Ну, раз тебе повезло, Ники, и ты сумел вернуть в нашу семью мои драгоценности, надеюсь, теперь нам уже ничто не помешает покинуть эту страну?

Все, кто сидел за столом, вопросительно посмотрели на Николая, ожидая от него положительного ответа, но он, беря щепотку соли на кончик ножа, чтобы посолить картофель, ответил не сразу. Он знал, что если покинет Россию, то уже никогда не сможет надеяться обрести здесь власть, и дело заключалось совсем не в том, что за границей, в Германии или в Англии, не нашлись бы силы, способные поддержать его в стремлении вернуть корону. Просто Николай чувствовал, что, покинув родину, он лишился бы источника,