начальником штаба флота», – сказал Филипп Сергеевич. Я тут же отправился к Елисееву, при этом разговоре присутствовал член Военного совета флота Кулаков. Приведенные мною расчеты и доказательства в штабе были приняты с пониманием, несмотря на то что именно им, штабникам, это задаст очень много работы. После разговора мы все вместе опять пошли к Октябрьскому. Он нас выслушал и сказал Кулакову: «Отправляйтесь-ка вы, Николай Михайлович, в Одессу, ознакомьтесь с обстановкой на месте и доложите Военному совету, тогда и примем окончательное решение. А штабу, чтоб не упустить время, начать не откладывая проработку нового варианта независимо от того, состоится он или нет». На этом моя миссия кончилась, – завершил свой рассказ Хренов.

Дивизионный комиссар Кулаков на следующий день был уже в Одессе. За два-три часа он сумел побеседовать со множеством людей и выяснить все детали одесской обстановки. Надо сказать, что Кулаков, решительный, волевой и в то же время жизнерадостный человек, пользовался среди защитников Одессы и особенно среди моряков большой популярностью, его все знали и уважали. Говорили с ним откровенно, и поэтому за короткое время у Кулакова сложилось уже совсем иное суждение, чем то, с которым он прибыл в Одессу. С ним беседовали и генерал Петров, и контр-адмирал Жуков. Кулаков окончательно убедился в их правоте и дал телеграмму командующему Черноморским флотом вице-адмиралу Ф. С. Октябрьскому. Причем, написав эту телеграмму, он тут же показал ее и Петрову и Жукову. Через некоторое время пришла радиограмма от вице-адмирала Октябрьского – он дал согласие на отвод войск одним эшелоном с посадкой на суда в ночь на 16 октября.

Наконец все окончательно встало, как говорится, на свои места, и Петров подписал боевой приказ штаба Приморской армии № 0034, к которому прилагался план эвакуации, распределения маршрутов движения, очередность и места погрузки для соединений и частей. План этот доводился до исполнителей не полностью, а только в той части, которая касалась каждого из них, – все еще была надежда сохранить в тайне хотя бы день окончательного отвода войск и этим ввести в заблуждение противника.

В разработке плана эвакуации участвовал начальник штаба военно-морской базы К. И. Деревянко. Я беседовал с ним, и он рассказал мне такой эпизод:

– Для согласования и утверждения порядка эвакуации я приехал к генералу Петрову на передовую. Иван Ефимович очень внимательно ознакомился с планом и, не видя в расчете корабля для кавалеристов, спросил: «А на какие суда грузится кавдивизия?» – «С первым эшелоном ее погрузить невозможно, не хватает кораблей, но я надеюсь – до начала погрузки подойдут еще корабли». И вот тут я видел первый и последний раз, как Петров мгновенно приходит в ярость. Он вскочил, пенсне буквально сорвалось с его переносицы и, если бы он его ловко не подхватил, разбилось бы вдребезги. Генерал гневно воскликнул: «Я с этими людьми воевал, а теперь брошу их здесь? Если есть угроза оставить хотя бы один полк, я никуда не поплыву, я остаюсь здесь!»

Конечно, моряки, нашли возможность погрузить кавалеристов на боевые корабли и увезли всех, но эта вспышка показывает не только огромную эмоциональность Петрова, но и его благородство, верность своим боевым друзьям, готовность разделить с ними до конца любые испытания.

Еще до ухода из Одессы генерал Петров думал о восстановлении боеспособности частей на крымской земле. Иван Ефимович понимал – даже при очень хорошо организованной эвакуации вывезти все необходимое не удастся. Возможны потери имущества и оружия при отходе, погрузке и в море от бомбежки врага. Поэтому Петров вызвал к себе начальника тыла армии, интенданта 1-го ранга А. П. Ермилова и подробно обсудил с ним вопросы снабжения и укомплектования частей на новом месте – в Севастополе.

Петров как военачальник всегда высоко ценил фактор времени. Вот и в этом случае, заботясь уже о предстоящих боях, он отправил начальника тыла в Севастополь за неделю до начала эвакуации и этим, как позднее показали события, выиграл немало времени, особенно драгоценного в тех условиях.

Даже погода будто бы предчувствовала грустное расставание защитников Одессы с городом. После солнечной осени с шелестящими под ногами листьями, которые в этом году опали не сами, а были сбиты многочисленными разрывами снарядов и бомб, после голубого неба и легких белых облаков весь небосвод заволокло серыми тяжелыми тучами, резко похолодало. Дул пронзительный ветер, жители на улицах города почти не появлялись.

Петров объезжал все дивизии. Он поговорил с командирами соединений, еще раз проанализировал с каждым предстоящий отход, уточняя путь на картах, рассчитывал движение во времени. Генерал провел короткие совещания командиров полков и работников штабов, которые не все еще знали о конкретных сроках отхода и маршрутах, теперь настало время уже довести это и до них. Рассказав о порядке отхода, определив маршруты, места посадки на суда, Иван Ефимович неизменно эти совещания заканчивал словами:

– Храните все в глубокой тайне, товарищи. Ничто не должно выдать подготовки к эвакуации. Ведите себя так, чтобы и ваши бойцы считали, будто мы готовимся к новому наступлению, а сами продумайте каждую деталь того, что потребуется сделать, когда настанет день и час отхода.

Одесса готовилась продолжать борьбу с фашистами и после эвакуации войск. Создавались партизанские отряды, группы разведчиков, закладывались склады оружия и боеприпасов. Инженеры армии под руководством генерала Хренова и полковника Кедринского подготовили несколько «сюрпризов», которые будут ждать завоевателей после их вступления в город. Это были одни из первых управляемых мин, установленных в ходе Великой Отечественной войны. Генерал Петров имел к этой операции самое прямое отношение. В январе 1981 года я навестил генерал-полковника инженера Хренова и специально расспросил об этом любопытном и сложном для осуществления эпизоде боев за Одессу.

– Самый крупный взрыв был подготовлен в здании на улице Маразлиевской, где, по нашим предположениям, мог разместиться штаб оккупантов, – рассказал Аркадий Федорович. – Эффект взрыва на Маразлиевской всецело зависел от удачно выбранного момента. Ведь важно было не просто разрушить фашистский штаб, а нанести наиболее чувствительный урон неприятельской командной верхушке. Для этого в оккупированном городе необходим был верный глаз – человек, могущий достоверно узнать, когда в штабе состоится какое-либо крупное сборище большого начальства, и своевременно сообщить об этом нам на Большую землю. Такой человек уже находился в Одессе и ждал своего часа. Однажды меня разыскали в порту и передали, что Иван Ефимович хочет незамедлительно повидаться со мной. Я тут же поехал на КП. «Хорошо, что вас быстро нашли, Аркадий Федорович, – встретил меня командующий. – Есть очень важное дело. Сейчас поедем в Нерубайское. – Заметив мое удивление, он добавил: – Подробности в машине». Тут же мы двинулись в путь к старому селу, раскинувшемуся в степи, в двенадцати километрах от города. По преданию, здесь когда-то селились старики запорожцы, которым тяжела стала сабля и не под силу становилось рубить врагов. Отсюда и название – Нерубайское. Предстоит нам встреча с одним человеком, – произнес Иван Ефимович, едва мы отъехали от КП. – Фамилия его Бадаев. Она вам что-нибудь говорит?» – «Достаточно много. Он знакомил меня с катакомбами». – «Ну и прекрасно. Обсудим с ним ряд вопросов…» Еще в августе я доложил в Москву, что у нас нет планов катакомб и что местные руководители не могут найти человека, который свободно ориентировался бы в этом большом подземном городе. А мне для инженерного обеспечения обороны данные о катакомбах нужны были позарез. На доклад мой отреагировали быстро: через несколько дней ко мне зашел молодой человек в гражданской одежде и отрекомендовался Владимиром Александровичем Бадаевым, капитаном госбезопасности. Позже, когда был опубликован Указ о посмертном присвоении ему звания Героя Советского Союза, я узнал, что его настоящая фамилия –