продолжить работу дальше.

— Почему ты так говоришь? — сверкая глазами, спросила Эми. — Боишься, что тебя поразит гром небесный? Не так ли? — Эми так негодовала, что Марчелла отвела глаза. — Бог вовсе не собирается тебя наказывать, ты собственноручно казнишь себя.

— А почему я это делаю? — спросила Марчелла. — Потому что я считаю, что женщина имеет полное право на сексуальное равенство, свободу выбора и тому подобное.

— На твоем мировоззрении сильно сказывается католическое воспитание, дорогая, — сказала Эми. — Не надо себя ни в чем винить. Что бы ни произошло, я все равно буду верить в тебя.

Марчелла пожала Эми руку.

— Спасибо, Эми, — сказала она, теребя свое платье. Затем, потупив взгляд, добавила: — Мне нужно постараться все это преодолеть, после чего я закончу роман. Я найду в себе силы взяться за дело сразу после того, как моя мать выпишется из больницы и мне не придется бегать туда-сюда.

Эми подала ей свою пудру «Шанель», которой Марчелла припудрила свой нос.

— Да, это запах состоятельных людей, напоминающий о совершенно другой жизни! — вздохнула она.

— И ты будешь жить такой же жизнью, — ответила Эми. — Тебе всего-то и надо написать одну книгу. Господи, да если бы Бог захотел наказать всех, кто когда-либо изменил своему супругу, на земле просто бы не осталось ни одной живой души, и прирост населения равнялся нулю. Твоего отца сбил пьяный водитель, Марчелла. Объяснение хотя и очень трагическое, но очень простое.

Выписавшись из больницы через несколько недель, Ида поселилась в доме своей дочери, потеснив внуков, вынужденных на время пребывания бабушки устроиться в одной комнате. Ида могла перемещаться по дому только при помощи костылей или инвалидной коляски. Поход на рынок вместе с матерью отнимал у Марчеллы целое воскресенье, но отменить его было просто невозможно, потому что это было единственной прогулкой за весь день, во время которой Ида могла повидаться с соседями. Поэтому Марчелла никогда не отказывалась вывозить мать на эти прогулки.

Через несколько недель Марчелла перевезла все пожитки Иды к себе домой, раздав одежду Альдо Балдуччи жившим в округе беднякам. Свободную комнату, которую Марчелла надеялась в перспективе сделать своим рабочим кабинетом, заняла ее мать. Но Марчелла не роптала. Чувство тяжелой вины за случившееся с ее родителями несчастье тяжелым гнетом давило на ее душу, поэтому она сочла за счастье возможность искупить свой грех страданиями во имя благополучия своих детей.

Марчелле приходилось водить обоих детей в школу и ухаживать за Идой, поэтому у нее совершенно не оставалось времени, чтобы снова взяться за написание книги. Постоянно расстроенная, Ида, не переставая, принимала траквилизаторы, проводя свое свободное время у телевизора, а Марчелла прикладывала максимум усилий, чтобы как-то приободрить ее. Вскоре Марчелла так привыкла проводить свое время, ухаживая за больной Идой, а поздним вечером готовить ужин для Гарри, что иногда ей казалось, будто она и не покидала родительский дом.

На следующий год Марчелла снова взялась за роман, возвращаясь к своим персонажам как к хорошим, но надолго забытым друзьям. Пораньше закончив работу по дому, Марчелла, поставив пишущую машинку на кухонный стол и отпивая маленькими глоточками кофе, энергично стучала по клавишам машинки. Иногда Марчелле приходилось прерывать свою работу. Это случалось, когда Ида неожиданно забирала ее стул, чтобы поставить его в узком проходе гостиной, или просила, чтобы Марчелла помогла ей выбраться из ванной. По утрам Ида проводила время у телевизора, поглощая одну «мыльную оперу» за другой или просматривая бесконечные спортивные программы. Единственным спокойным местом была церковь, в мрачной тишине которой она находила себе прибежище. Поприветствовав кивком головы отца Кармелло, который уважительно относился к тому, что молодая женщина пришла в церковь для того, чтобы побыть наедине со своими мыслями, Марчелла тихо садилась на скамью и думала о своей книге.

В таких условиях больше, чем когда-либо, Марк стал для нее еще роднее. В отличие от Сони, поглощенной только своими заботами и оставшейся сдержанной по отношению к своей матери, Марк, обычно внимательно глядя ей в глаза, брал за руку Марчеллу, поддерживая ее духом, не хуже взрослого.

Гарри купил сыну пианино, чтобы Марк мог практиковаться в музыкальной игре. Не успев вернуться из школы, он сразу же усаживался за пианино. К пяти часам вечера, оставив на плите поспевающий ужин, приняв теплый душ и одевшись в длинную мужскую рубашку, Марчелла ложилась на кровать Марка. Вбегая в квартиру, Марк так крепко сжимал ее в своих объятиях, что Марчелла с трудом отрывала его от себя, чтобы отдохнуть. Он с удовольствием играл для нее музыку Дебюсси, Баха и несложные шопеновские ноктюрны. Обычно после окончания маленького концерта Марчелла обнимала Марка, нашептывая ему в ухо, что он всегда был, а сейчас еще больше, чем прежде, остается самым светлым лучиком в ее жизни.

Марк не любил вечерние прогулки своей матери, поэтому каждый такой вечерний поход Марчеллы вместе с Гарри в кино или на встречу с коллегами отца сопровождал беспомощным плачем. Каждое такое прощание с матерью превращалось в настоящую драму, когда Марчелла пыталась оторвать от себя сына, а в это время в коридоре, озлобленно поджав губы, ее нетерпеливо поджидал Гарри. Марку исполнилось уже девять лет, и Марчелла понимала, что поведение сына было совершенно неадекватно его возрасту. Она не осмелилась рассказать Гарри о том, что однажды Марка даже вырвало на нервной почве, так как понимала, что, несмотря на неоднократные предупреждения Гарри, она была во всем виновата сама.

— Я боюсь, что только порчу Марка своей чрезмерной любовью, — призналась Марчелла Эми, сидя за традиционным ежемесячным ленчем, который проходил в стеклянном и душном кафе, расположенном в районе авеню Коламбус холодным апрельским днем.

— Неужели любовь к ребенку может быть чрезмерной? — спросила Эми. — Ты же знаешь, мне этого не понять, потому что у меня никогда не было детей.

Марчелла, накручивая немного макарон на вилку, смотрела на Эми.

— Обязанностью матери является позволить ребенку дотронуться до свежеокрашенного полотна, чтобы он мог понять, что оно еще сырое. Ты должна дать ребенку обжечься, чтобы он понял, что плита горячая. Ты должна спокойно воспринимать то, как твой сын, споткнувшись и разбив в кровь нос, горько плачет безутешными слезами…

Отрицательно покачав головой, Марчелла сказала:

— А я не хочу, чтобы мой ребенок разбил себе нос, я должна предупредить его падение. И кроме того, между мною и сыном установилась такая тесная и надежная связь, что он уже не сможет без меня…

Облокотившись на спинку стула с висящей на нем собольей шубой, Эми произнесла:

— Как хорошо, что у меня нет детей. — Вздохнув и посмотрев на официанта, который принес заказанный кофе, Эми поинтересовалась: — Похоже, что написанием книги ты сейчас совсем не занимаешься?

Отрицательно покачав головой и закуривая сигарету, Марчелла ответила:

— Для меня сейчас самое главное — чтобы мама поправилась. Я постоянно ухаживаю и беседую с ней. Вы бы смогли написать хоть строчку, если бы ваша мать постоянно находилась рядом?

Эми засмеялась:

— Одно только воспоминание о том, как моя живущая на Майами мать ждет, когда ей рано утром привезут спецеду, приводит меня в полное бешенство.

Официант положил рядом с огромным куском торта две десертные вилки. Эми, отрезав вилкой кусочек десерта, закрыла глаза.

— М-м-м… — Возбужденно нагнувшись вперед к Марчелле, Эми, переходя на шепот, сообщила своей собеседнице: — Один умопомрачительный клуб открылся через улицу от моего дома. Называется «Партнеры». Он простой по интерьеру, очень уютный и очень дорогой. Но в нем имеется абсолютно все: спортзал, ресторан, диско-бар и кинотеатр. Там можно провести целый день!

— И вам это удается? Пожав плечами, Эми ответила:

— Я начала ходить туда для того, чтобы немного позаниматься гимнастикой. Пару раз я посещала небольшой кинозал. Это продолжалось до тех пор, пока я не привыкла к тому, что происходило там.

— И что же там происходило? — нахмурившись, спросила Марчелла.

— А там парень терся коленкой о мою ногу. — Опустив глаза, Эми продолжала: — Вот такие-то дела.