делает Санти в монастыре? Гостит? Ухаживает за бедными?» Страх подкатывался к самому горлу. А вдруг вся эта погоня бессмысленна? Могла ли она представить обратную дорогу и возвращение на Манхэттен без него? Нет, отвечала она сама себе, нет!

Она опустила стекло, когда они начали подъем по холму. Здесь воздух был гораздо холоднее, но ей хотелось вдыхать этот запах сосен и земли, слушать звон колокольчиков, подвязанных к овечьим шеям. Этот звук долетал до них издалека, за сотни ярдов, через поля и луга, просачиваясь сквозь деревья. Воздух казался серебристо-золотым. Низкорослые чахлые оливы с кривыми стволами, сбросивший листву миндаль — все было таким безжизненным зимой, и только высокие темные кипарисы словно указывали ей путь к Санти.

— Вот там. — Шофер указал на самую верхушку холма. Она высунулась из окна, чтобы разглядеть это старинное каменное здание без признаков человеческой жизни. Что же может делать здесь любовь всей ее жизни? Молиться, или поститься, или он дал обет молчания? Наверняка маленькая старушка ошиблась, и она вновь обретет своего Санти в его галерее в Барселоне, и они вместе посмеются над предположением, что он мог стать монахом.

Вход в скит был через длинный узкий проход в ограде, которой были обнесены двенадцатифутовые каменные стены. Стены нависали над человеком, будто намереваясь унизить его размером. И лишь простой железный крест над угловой папертью указывал, что это приют веры.

Она почувствовала удар стальным клинком, когда такси зашуршало по гравиевой дорожке. Затем взрыв гнева. Это что, высокодуховное место, где интеллигентные люди в двадцатом веке прячутся от мира? Однако как она ни старалась, но представить Санти здесь так и не смогла. Мужчина, с которым она гуляла по улицам Нью-Йорка, в поисках новых открытий и приключений, не мог отрезать себя от мира, который он находил таким привлекательным.

Она попросила шофера подождать, не имея понятия, сколько здесь пробудет. Идя по каменным плитам внутреннего дворика, она думала, куда же спряталась радость? Жизнь, которую посвящают Господу, должна быть радостной, это точно, думала она. Если Санти томится в этой темнице, она уведет его отсюда и он вновь будет счастливым. Она подошла к дверям и перевела дыхание, чтобы набраться храбрости и позвонить в грубый железный колокольчик.

Было не так уж легко увидеться с Санти, даже когда она установила, что он действительно здесь. Ей объяснили, что сначала она должна переговорить с настоятелем этой маленькой обители. Все внутри той комнаты, где ее попросили подождать, было сделано из холодного безжизненного камня. Камень был без единого пятнышка, но для нее он был лишен всякой человечности. Узкая щель, заменяющая окно, была прорезана, казалось, лишь затем, чтобы показать, как толсты стены, и выхватить кусочек восхитительного пейзажа с морем далеко внизу. Стены были так крепки, так мощны, что настоящая жизнь, казалось, кончилась века назад. Марчелла почувствовала неосознанный призыв похоронить себя здесь. Лучшего места, чтобы уйти ото всего, избавиться от хитросплетения человеческих чувств, Санти просто не мог найти.

К счастью для нее, отец-настоятель немного говорил по-английски и не собирался отказывать в необычном здесь посещении красивой элегантной женщине. Это был шестидесятилетний человек с курчавыми седыми волосами и по-детски круглыми карими глазами. Лицо его было аскетичным — ничего чувственного, — что напомнило ей отца Кармелло. Коричневая ряса.

Ома почувствовала, что ей следовало признать, что она здесь по делам духовным, и кляла себя за красный костюм от Шанель. Ей следовало бы выглядеть попроще, но как она могла догадаться, что ее путешествие закончится в монастыре?

Выслушав ее, отец-настоятель сказал: — Сантьяго может прийти только по собственному изволению. Я не могу его заставлять встречаться с кем-либо, если он сам этого не хочет. Я спрошу его. А вы, пожалуйста, подождите тут.

Она осталась в неуютной комнате, воздух в которой был холоднее и сырее, чем на улице. Ей хотелось курить, но она знала, что здесь это невозможно. Ее пересохшие губы незамедлительно нужно было бы подкрасить, но она не могла пошевелиться и достать помаду. Почему он так долго не идет? И возможно ли, чтобы он отказался увидеться с нею? Будет ли он тоже одет в рясу, как священник, с которым она только что разговаривала? Она же не сможет удержаться от смеха, если он явится в рясе! Упрятать себя в такое глухое место, подумала она, это же значит наложить на себя страшную епитимью. Или получить неизлечимую рану. Потом, когда в дверном проеме появился Санти, она уже знала, что эту рану нанесла ему она.

Он остановился, и их взгляды встретились, и как будто не было того времени, что прошло после их расставания в аэропорту Кеннеди. Он немного похудел, а сияние в его глазах погасло. Но когда она поймала его ответный взгляд, она увидела, как вспыхнули его карие глаза, увидела блеснувшую в них искру, от которой глаза могли бы засветиться снова. Кожа его стала бледнее, он носил джинсы и синий широкий свитер, умудряясь сохранять даже в этом скучном одеянии элегантность.

Она пошевелила губами, чувствуя, что не может сдержать слезы.

— Санти, Соня умерла! — разрыдалась она, бросаясь к нему, желая, чтобы он заключил ее в объятия. Но он отвел ее руки, с бесстрастным лицом придержал ее за локти.

— Это ужасно! Что случилось?

— Ее убили! — плакала Марчелла. — В Лондоне. Кто-то растерзал ее! Ах, Санти, я…

Она заливалась слезами, и он протянул ей большой белый носовой платок, все еще придерживая ее твердой рукой, словно ожидая, когда она сумеет совладать с собой.

— Так ты поэтому сюда приехала? — мягко осведомился он. — Чтобы рассказать мне об этом?

— Нет. — Она порылась в своей сумочке и вытащила пачку писем, раскладывая их на темном деревянном столе. — Мои письма не были отправлены к тебе, — плакала она. — Я написала тебе больше двадцати писем, чтобы рассказать тебе… — Она замолчала. Слишком неуместно было добавлять «как сильно я тебя люблю» в этом строгом и чинном месте. Она показала ему его письмо. — А твое письмо я смогла прочитать лишь вчера! — сказала она.

— Почему же?

— Марк спрятал их все! — пояснила она. — Ты думал, что я не ответила, а я думала, что ты не писал мне, и все это время… — Голос ее пресекся, и она замолчала, потому что он не вел себя в соответствии с придуманным ею сценарием. В этом месте, когда Санти услышал о спрятанных Марком письмах, он должен был заключить ее в объятия и сказать: «Итак, мы должны начать с того момента, где мы остановились, любимая!» Но сейчас, в действительности, Санти произнес:

— И что это меняет, эти несколько писем? Просто судьба распорядилась так, что у этой любви не было будущего, вот и все.

— Что ты говоришь — несколько писем? — закричала она, хватая голубые конверты и размахивая ими. — Взгляни на них! Ты должен прочесть их! Мы прочтем их вместе! Потому что и сейчас я могу подписаться под каждым написанным здесь словом!

Он покачал головой:

— Я не могу пройти через это снова, Марчелла. Теперь я достаточно сильный, чтобы смириться.

— Сильный? — расхохоталась она, звуки застревали у нее в горле. — Спрятался в этом Богом забытом месте? И будешь меня уверять, что ты во все это веришь?

Он улыбнулся уголками губ.

— Теперь я совсем ни во что не верю, — сказал он.

— Даже в нашу вечную любовь, любовь навеки? — закричала она. — Ты все забыл?

Он покачал головой:

— Дело в том, что это я как раз не могу забыть. Но приходится жить, а здесь можно отлично поддерживать жизнь. С бедняками, с цыганятами, с юными наркоманами, со стариками. Это полезная работа, ради этого стоит жить. И наверное, я более благочестивый, чем сам думаю, потому что мне позволено остаться. Я нахожу, что это успокаивает.

— Но ведь это не жизнь, Санти! — закричала она. — Это бегство от жизни. И ты здесь не потому, что тебе самому так захотелось. Ты здесь из-за меня!

Он вскинул глаза и тихо произнес: «Да», и в его глазах она увидела неприкрытую любовь. Она скользнула взглядом по его смуглой тонкой руке и коснулась ее, взяла в свои руки, ощущая его тепло,