Проснувшись на другой день утром. Бекеша некоторое время лежал, с удовольствием слушая шорох ветвей на верхушках сосен, пение птиц и отдаленный рокот прибоя. Что ни говори, а хорошо на даче.

Он позавтракал консервами, заварил кофе покрепче и сел за письменный стол.

Еще вечером он здесь все удобно разложил для плодотворной работы: стопки бумаги, остро отточенные карандаши, наборы фломастеров, ручки, резинки, линейки, лэптоп, справочная и вспомогательная литература — все в нужный момент должно было оказаться под рукой, дабы какая-то досадная проволочка не могла прервать полет его творческой мысли.

Бекеша положил перед собой чистый лист бумаги, взял карандаш с мягким грифелем, дающим яркую, отчетливую, убедительную линию, и застыл, готовый опустить кончик карандаша на бумагу, едва только Муза коснется его своим легким дыханием…

Однако время шло, а бумага оставалась чиста.

Просидев минут двадцать и с неудовлетворением отметив, что в голову лезет только не относящаяся к делу чепуха, Бекеша начал в раздражении рисовать звездочки, квадратики и кружочки. Они получались емкими, красивыми, выразительными…

Скомкав и отбросив бумагу, он поднялся и зашагал взад-вперед по комнате. «Пожалуй, надо прогуляться. — сказал он себе. — Это, наверное, резкая перемена обстановки действует мне на нервы. Погуляю часок-другой, и все встанет на свои места».

На берегу залива Бекеша встретил двух знакомых дачниц и разговаривал с ними до обеда. Тот факт, что он развелся со своей женой, девушек чрезвычайно заинтересовал, и они его ни за что не отпускали, расспрашивая обо всем в подробностях.

После обеда молодого художника сморил сон, и он проболтался в гамаке до вечера, не пытаясь сопротивляться этой вызванной переменой обстановки потребности организма.

Солнце уже наполовину погрузилось в воды залива, когда Бекеша, совершенно обалдевший, чувствуя в голове какую-то вату, выбрался из гамака. Теперь он испытывал сильнейшее желание себя поколотить. Вот уже сутки он находился здесь в «творческой командировке», и за это время только ел, пил и спал, а также тратил время на глупую, бесполезную болтовню.

Бекеша треснул себя кулаком по лбу, взвыл, окунул голову в бочку с дождевой водой, встряхнулся как собака и решительно направился к электроплитке. Дав себе слово не ложиться спать, пока работа не принесет ощутимых результатов, он заварил себе крепчайшего кофе, сел за стол и злобно стиснул в пальцах карандаш.

Приятной наружности жук-крастотел Максимилиан Петрович Н-ский, мужчина с щегольскими усиками и едва заметным шрамом на усталом лице, снял цилиндр, бросил в него две пары белоснежных перчаток и, протяжно зевнув, принялся стаскивать с себя элегантные лаковые туфли.

Максимилиан Петрович не был богатым бездельником; он служил в полиции, в отделе по расследованию убийств, и работа у него бывала порою очень даже тяжелая и рискованная. Он был хотя и молодой жук, но успел побывать на военных действиях и привык ко всему. Друзья и коллеги называли его просто Макс.

Сегодняшний покер затянулся далеко заполночь, за это время бумажник нашего героя, увы, успел заметно похудеть. Настроение было прескверное, а до звонка будильника оставалось не более четырех часов.

Наспех приняв душ, Макс надел пижаму, хорошенько завернулся в одеяло, начиная согреваться, протянул лапку к выключателю светильника… и в это самое мгновение телефон отвратительно задребезжал. Предчувствуя, что несколько часов спасительного сна летят к черту, он снял трубку.

— Господин обер-лейтенант, это вы?

— Ну, что…

— Говорит дежурный по Управлению. Несколько часов назад у себя в загородном доме застрелился купец первой гильдии Пантелеймон Расторгуев.

— А я тут при чем?..

— Я понимаю, господин обер-лейтенант, что вы из отдела по расследованию убийств, но господин начальник Управления велел вам передать, чтобы вы все-таки поехали на место и все проверили. Фигура, он говорит, слишком заметная. Знаете, как это бывает: сегодня водолюб застрелился, а завтра в газетах пишут, что его прихлопнул родной племянник из-за выигрышного лотерейного билета…

— Ладно, хватит болтать, я все понял. Там ничего не трогали?

— Сержант из тамошнего околотка следит, чтобы не трогали.

— Когда он умер?

— Выстрел раздался в полночь, доктор тоже подтверждает это время.

— В полночь? Почему же вы раньше…

— Я уже звонил вам несколько раз, господин обер-лейтенант, но только ваш денщик все время говорил, что вы на особо секретном задании, а когда вернетесь, он не знает…

— Хорошо, я сейчас же еду.

Макс свесил ноги с кровати и зевнул так, что заболели челюсти.

— Кузьма! — окликнул он денщика, спавшего в прихожей на сундуке. — Кузьма!..

Появился взъерошенный ординарец, сметливый жук карапузик, большой лентяй и любитель поспать. Глаза у него были полузакрыты, со сна он плохо соображал и хватался за притолоку.

— Ты почему не доложил, что мне звонили, харя бессовестная!

— Еще не успел доложить, господин обер-лейтенант.

— Скажи лучше — спал.

— Никак нет, господин обер-лейтенант.

— Как же нет, если я мимо тебя проходил.

— Задумался, господин обер-лейтенант.

— Ладно, еще поговорим, одевайся. Ты, кстати, вот что запомни, мыслитель: здесь не казарма и военные действия уж год как закончились. И если я одет не по форме, то я не «господин обер-лейтенант», а просто Максимилиан Петрович. Если я в штатском, но при исполнении — я для тебя «господин старший инспектор». Все понял?

— Так точно… господин старший инспектор.

— Почему же сейчас инспектор, болван?

— Так ведь, надо полагать, что мы сейчас уже при исполнении, коли господин дежурный по Управлению до вас все-таки дозвонился.

Макс попытался посмотреть на ординарца как можно строже, но это вышло не достаточно убедительно.

— Ладно, я с тобой еще поговорю. Оделся? Спускайся вниз, заводи мотор и жди меня в машине. Да рожу умой и причешись, в приличный дом едем!.. — крикнул он уже вдогонку Кузьме.

Макс надел бежевый шерстяной костюм в клетку, мягкую кепку, тщательно выколотил трубку и сунул ее в наружный карман. Прихватив кожаные шоферские перчатки с раструбами и очки-консервы, он поспешил на улицу, где перед входом уже стоял фыркающий автомобиль с открытым верхом.