Куликовом поле было шесть «полков», а в XVI в. в «полку» было от 2000 до 6000 ратников (по XIV в. данных нет). Поэтому достаточно перемножить число полков на максимальную известную их численность, чтобы получить искомую цифру{49}. При всей кажущейся простоте и убедительности этих расчетов нужно помнить, что полк XVI столетия, являвшийся тактической единицей, несопоставим с «полком» [38] времени Дмитрия Донского, когда «полк» являлся частью общерусской рати, объединявший для похода или сражения военные силы нескольких крупных городов и княжеств, и численность его могла быть очень значительной.
Военный историк Е. А. Разин определял численность войска Дмитрия Донского в 50 — 60 тысяч человек{50}. Он исходил из мобилизационных возможностей страны (и войско можно было привлечь не более 10 — 15% населения), возможности переправы за одну ночь через Дои по пяти мостам, площади удобной для битвы части Куликова поля. Но переправа через Дон могла проходить, кроме ночи, и весь день накануне. При расчете, сколько могло «вместить» Куликово поле воинов, Е. А. Разин предусматривал «наличие интервалов между тактическими и организационными полками», тогда как летописцы единодушно свидетельствовали о страшной «тесноте».
Другой военный историк, А. А. Строков, писал о 100-тысячном войске Дмитрия Донского{51}. М. Н. Тихомиров считал «близкой к истине» летописную «цифру в 100 или 150 тысяч воинов»{52}. Б. А. Рыбаков, как бы подводя итоги спорам, указывает, что, «по исчислениям историков», на Куликовом поле было 150 тысяч русских воинов и 300 тысяч ордынских{53}. Как бы то ни было, все историки без исключения признают, что великий князь Дмитрий Иванович собрал для битвы с Мамаем огромное по тем временам войско.
Значительные изменения произошли и в тактике русского войска. Оно делилось на полки, что облегчало управление во время боя, позволяло маневрировать силами, применять разнообразные построения, сосредоточивать на решающих направлениях ударные группировки.
Полками командовали лучшие, наиболее опытные воеводы, которые назначались великим князем; если даже во главе полка оставался удельный князь, то в помощь ему назначались великокняжеские воеводы. Полки имели единообразную организацию,, делились на тысячи, сотни, Десятки, воевали под своими стягами. Характерной особенностью русского военного искусства было управление боем. Это управление осуществлялось подъемом или опусканием стягов, сигналами труб, заранее спланированными действиями отдельных полков в различных боевых ситуациях. Все это было показано русскими военачальниками в Куликовской битве. [38]
Военные историки единодушно указывают также на значительное повышение индивидуальной боевой выучки) русских воинов. Русский воин времен Дмитрия Донского— это боец-универсал, одинаково хорошо владевший всеми видами наступательного и оборонительного оружия. Стирается грань между лучниками и копейщикам, в результате чего исчезают отдельные отряды лучников.
Улучшается и вооружение. Основным ударным оружием становятся единообразные, с узколистным наконечником, длинные копья «таранного» действия. Кроме них, применяются легкие и короткие копья- сулицы, которые можно использовать как метательное оружие и как оружие в ближнем бою. На вооружении «пешцев» были также массивные тяжелые рогатины с наконечниками лавролистной формы, боевые топоры, секиры-чеканы, боевые палицы.
Новым явилось и применение в русской коннице сабель. Длинные, тонкие, резко загнутые к концу клинки оказались очень удобны в схватках с легковооруженными ордынскими всадниками. Обычным оружием дальнего боя были в русском войске луки.
Значительно улучшилось и защитное вооружение русских воинов. Головы защищали плавно вытянутые и заостренные кверху шлемы — «шишаки», с металлическими «наушиями» и кольчужной сеткой-«бармицей», которая прикрывала шею. Появилась «дощаная защита», «чешуйчатая», «пластинчатая» или «наборная броня», в которой кольчуга комбинировалась с железными пластинами на груди, плечах. Такая броня была прочнее и надежнее в бою и сохраняла главные достоинства русского боевого доспеха — легкость и гибкость.
Длинные миндалевидные щиты, характерные для древнерусского войска, стали почти повсеместно заменяться маленькими круглыми щитами, которые прикрывали в основном лицо, плечи и грудь. Легкие и прочные щиты, предназначенные не только для защиты, но и для активного отражения ударов, были удобнее в бою. Появились и небольшие треугольные, сердцевидные и прямоугольные щиты, тоже удобные для рукопашного боя.
В целом русское войско было вооружено лучше, чем ордынская конница (особенно по защитному вооружению). Безвестные русские умельцы, ремесленники-оружейники, снарядили своих защитников надежным, удобным оружием. [40]
Говоря о подготовке русских к сражению с Мамаем, нельзя не упомянуть и о сторожевой службе. Еще задолго до похода Мамая великий князь Дмитрий Иванович разработал систему прикрытия опасной границы. Эта система включала «сторожи крепкие», «заставы», гонцовскую службу, быстрое выдвижение к «берегу»{54} Оки, являвшейся тогда основным оборонительным рубежом Московского княжества.
«Сторожи» выходили далеко в степи на пути возможного движения ордынского войска. В летописных рассказах о Куликовской битве, например, упоминается о «муже неком, именем Фома Кацибей», который был «поставлен стражем от великого князя на реке на Чире» на «крепкой стороже от татар». Хорошо организованная сторожевая служба позволила Дмитрию Ивановичу перейти к стратегии активной обороны, встречать врага далеко за пределами русской земли.
Большое значение имело укрепление «берега» Оки. Кроме крепости в Коломне, была построена сильная крепость в Серпухове, возведен каменный кремль в Москве. Дмитрии Иванович мог смело выходить с полками «в поле»: и «рубеж» Московского княжества, и его столица были надежно защищены. Создание и вооружение общерусского войска, организация сторожевой службы, строительство крепостей потребовали огромных народных усилий. Всё жертвы и затраты могли искупиться лишь одним — решительной победой над ордынцами. А война приближалась.
Готовился к войне и Мамай. Он сумел объединить для нашествия силы почти всей Золотой Орды и собрал огромное по тому времени войско. Не случайно академик М. Н. Тихомиров считал поход Мамая в 1380 г. крупнейшим военным предприятием, которое знала Восточная Европа в XIV столетии.
По свидетельствам летописцев, Мамай выступил в поход «со всеми князьями ордынским» и еще «многие орды присоединил к себе». Для похода были специально наняты сильные отряды наемников, которые должны были восполнить недостаток в ордынском войске пехоты. Среди них летописцы называли «бесерменов», «фрязов» (генуэзцев), «буртасов», «ясов» и др. [41]
Одновременно Мамай договорился о совместных действиях против Руси с Литвой и Рязанью. Против великого княжества Дмитрия Ивановича сложилась, таким образом, целая коалиция. Над Русью нависла серьезная опасность.
Поход Мамая начался в июне или начале июля 1380 г. Ордынцы «перевезеся великую реку Волгу» и вышли к устью Воронежа. Здесь Мамай «стал со всеми силами, кочуя» и поджидая выступления великого князя литовского Ягайло; об их намерении соединиться «на берегу у Оки» сообщают летописцы. 23 июля 1380 г. в Москве была получена «весть» о походе Мамая. «Сторож крепкий» Андрей Попов, сын Семенов, прискакал в Москву и сообщил: «Идет на тебя, государь, царь Мамай со всеми силами ордынскими, а ныне он на реке на Воронеже»{55}. Немедленно во все столицы русских княжеств, в города и земли были разосланы грамоты: «да готовы будут». Местом сосредоточения основных сил русского войска была назначена Коломна, крепость близ устья Москвы-реки, на кратчайшей дороге от «берега» к столице.
Между тем, «из поля» приходили все новые и новые вести. «Сторожи» подтверждали, что «Мамай стоит на Воронеже, кочуя с многими силами», что «неложно Мамай грядет ко многой силе». Наконец, московский посол Захарий Тютчев, посланный навстречу Мамаю, прислал «весть», что «Олег князь Рязанский и Ягайло князь Литовский приложились к царю Мамаю». А затем две «сторожи крепкие», которые были посланы с наказом «на Быстрой или на Тихой Сосне стеречи со всяким опасеньем, и под Орду ехати языка добывати», выполнили свою задачу, прислали «прямые вести» и захваченного «языка нарочитого
