московским государем он хорошего не ждал, а в Твери его окружили пышностью и лестью, которые владыка любил. Князь Михаила Александрович всячески его обхаживал, думая переманить из Москвы в Тверь, ибо сейчас, в связи с нашествием Тохтамыша и ослаблением Дмитрия, у него снова воскресли надежды на великое княжение над Русью. И поддержка главы русской Церкви могла оказать ему в этом немалую помощь.

Наконец выведенный из терпения Дмитрий послал в Тверь своих бояр Семена Тимофеевича Вельяминова и Ми-хайлу Ивановича Морозова, с наказом митрополиту выехать в Москву.

Киприан прибыл к середине октября и великим князем был встречен сурово.

– Что же ты, отче, – сказал ему Дмитрий, не подходя под благословение, как то было в обычае, и даже не предлагая владыке сесть, – столько лет домогался московской митрополии того лишь ради, чтобы ныне эдак осрамиться перед целой Русью?

– В' чем срам мой, княже? – побагровев, спросил митрополит. – В том ли, что я, претерпев оскорбления черни, вывез

жену твою и новорожденного сына из Москвы и тем,спас их от верной погибели?

– Ты мне женою и сыном глаза не отводи! Их и без тебя нашлось бы кому вывезти. Да, может, и увозить бы не было нужды, ежели бы ты долга своего не позабыл! Я тебе Москву оставил, дабы ты держал в ней порядок и архипастырским словом своим крепил сердца людей. А ты что сделал? – Покинул паству свою и святыни наши на поругание татарам и первым убег, прикрывшись княгининой юбкой! И не чернь тебя оскорбляла, а московский народ проводил тебя, бегуна, как ты того заслужил! Это ли не срам?

– Опамятуйся, Дмитрей Иванович, и обуздай язык свой! Ибо не токмо со служителем Божьим говоришь, но с князем Церкви и с первоиерархом русским! И не тебе, сыну моему

; духовному, судить меня!

г – С тобою в этот час не сын твой духовный говорит, а государь русский, коему ты подвластен! За ослушание и за: измену не токмо судить, но и казнить тебя могу. Так бы и надобно сделать! Не сделаю потому лишь, что не одному тебе, 1 а всей Церкви православной причинил бы я тем ущерб. Но стал ты мне гадок и видеть тебя здесь не хочу! Чужак ты нам по крови, и русской души тебе не понять, инако не стал бы ты во дни нашей великой скорби сидеть в Твери, поколе тебя оттуда силой не вытащили! Не такой отец духовный нам надобен. Наши русские святители в страде земной всегда бывали своему князю первыми помбжниками и себя не жалели. Тебе же литовские князья милей, – вот и съезжай отсюда в обрат, на Литву, а мы тут и без тебя управимся!

– Кощунствуешь, княже, и того тебе Господь не простит! А на русской митрополии я укредлен патриархом, и не в твоей власти меня с нее согнать. Да и не сам ли ты меня на Москву призвал?

– В том каюсь. Призвал, а ныне оплошку свою хочу поправить. Что ты всегда руку моего ворога, князя Ольгер-да, держал, то я тебе простил и принял тебя с честью. Но разве мог я тогда знать, как ты себя в грозный для Руси час выявишь? А теперь вижу – не годен ты нам, вот и говорю: съезжай с Москвы! Три дня тебе кладу на сборы, а коли промедлишь, велю силой вывезти!

Здесь автор предвидит, что некоторые упрекнут его в анахронизме и скажут, что слово «юбка» не могло быть произнесено Дмитрием Донским, ибо гораздо позже перешло к нам из французского языка. Но это не так: слово «юбка», так же как «шуба» и «зипун», происходит от татарского «джу-. ба», – так называлась у татар долгополая одежда, носившаяся зимой. Западные языки заимствовали это слово через Россию.

– Если так, мне трех дней не нужно: я и сегодня съеду. Но за богопротивные действа свои ты и Богу и патриарху ответишь! А иного митрополита на Москву не жди!

. – Мне и ждать не надобно: есть у нас митрополит Пимен. Он хотя и обманом, но сан свой такоже получил от самого патриарха. И каков он ни есть, а все будет для нас получше тебя, – по крайности, свой, русский человек, стало быть, паству свою в беде не покинет и продавать меня не станет ни Литовскому князю, ни Тверскому! Думаешь, не знаю, что у тебя на уме? Вот Пимена и призову из заточения, а тебе отсюда путь чист!

– Добро, княже. Только не на Литву я отсюда поеду, а в Цареград и доведу обо всем его святости, патриарху Нилу. Коли отлучит он тебя и землю твою от Церкви, на себя пеняй!

– Страшен сон, 'да милостив Бог! Патриарх небось поумнее тебя! А теперь, отче, не вводи в грех, – ступай отселе-ва, покуда я тебе худшего не сказал!

Исполненный негодования, Киприан уехал, а Дмитрий сейчас же вызвал из Чухломы находившегося там опального Пимена и, – как всегда в таких случаях выражались русские летописцы, – «принял его с любовию и честью на московскую митрополию».

Однако, как показало ближайшее будущее, Дмитрий Донской, не питавший к Пимену ни любви, ни уважения, предполагал оставить его во главе русской Церкви лишь временно, до посвящения в митрополиты иерарха более достойного. В поисках такового Дмитрий Иванович обратился за советом к игумену Сергию Радонежскому, который без колебаний указал на суздальского архиепаскопа Дионисия, человека строгой жизни, пользовавшегося на Руси всеобщим уважением.

Летом 1383 года Дионисий, с грамотой великого князя, отправился в Константинополь, дабы испросить у вселенского патриарха посвящение в митрополиты. Киприан, тоже находившийся в Константинополе и надеявшийся с помощью патриарха возвратиться на московскую митрополию, всячески противодействовал посвящению Дионисдя, но в этом не преуспел: одряхлевшая Византийская империя клонилась к упадку и переживала трудные времена, пренебрегать желаниями главы крепнущего Русского государства она уже не могла, и Дионисий получил от патриарха сан митрополита, с назначением в Москву, а Киприану была предоставлена

киевская митрополия, которую он и раньше возглавлял. Таким образом, все как будто складывалось согласно желанию Дмитрия, но возможность этого, очевидно, была предусмотрена его противником: обратный путь митрополита Дионисия лежал через Киев, где его неожиданно ири-казал схватить Киевский князь Владимир Ольгердович, друг и покровитель Киприана. Заявив, что последний является единственным законным митрополитом всея Руси, – как Литовской, так и Московской, – и обвиняя Дионисия в намерении внести раскол и смуту в православную Церковь, он заточил его в Киеве, где этот иерарх умер в следую-* щем году, будучи впоследствии причисленным, к лику святых.

В силу этих событий на московской митрополии остался Пимен. Но, под воздействием Киприана, патриарх вскоре вызвал его в Константинополь, где, защищая свои права и оправдываясь в возводимых на него обвинениях, Пимен вынужден был задержаться на три с половиной года. После этого на короткое время он возвратился в Москву, но борьба против него продолжалась, вследствие чего вскоре он снова отправился в Константинополь, где и умер несколько месяцев спустя. Почти одновременно скончался и великий князь Дмитрий Иванович Донской, – а в следующем году, в сопровождении двух византийских митрополитов и целого сонма духовенства, в Москву прибыл Киприан и утвердился на русской митрополии.

С сыном и преемником Дмитрия, великим князем Василием Первым, он ладил и во главе русской Церкви оставался – до самой своей смерти, – более шестнадцати лет. Надо признать, что для ее устроения Киприан сделал немало: будучи человеком образованным, он оставил ряд ценных трудов духовного содержания и несколько хороших переводов; внес много исправлений в русские богослужебные книги, положив этим начало огромному труду, который впоследствии завершил патриарх Никон. Но самое главное, – он сурово искоренял злоупотребления и неправды, которые допускали некоторые епископы и игумены в церковном обиходе и в отношении к монастырским крестьянам, – чем восстановил к себе уважение русского народа, подорванное в прошлом.

Но свою нелюбовь к Дмитрию Донскому Киприан сохранил до самой