Балтфлота немцам, и он был приговорен к расстрелу. Лидер меньшевиков Мартов даже напечатал памфлет «Долой смертную казнь», где не стеснялся в выражениях: «Зверь лизнул горячей человеческой крови. Машина человекоубийства пущена в ход… Зачумленные, отверженные, палачи-людоеды…» и пр. Очень резко выступили эсеры на V Съезде Советов.

На чем же был основан протест? Им было жалко адмирала? Ничуть нет. Они протестовали против вынесения смертных приговоров путем судопроизводства, поскольку это, дескать, «возрождает старую проклятую буржуазную государственность». Сегодня эта антигосударственная позиция покажется нам дикой, но она была настолько распространена в то время, что прокурор Крыленко отговаривался с помощью крючкотворства: мол, суд «не приговорил к смерти, а просто приказал расстрелять».

Я лично, на основании чтения исторических материалов, пришел к выводу, что из всех политических течений, которые в то время имели шанс придти к власти в России, большевики в вопросах репрессий были наиболее умеренными и наиболее государственниками326. А государственные репрессии всегда наносят народу меньше травм, чем репрессии неформалов.

Можно задать себе и такой простой вопрос: какая власть была «более репрессивной» — советская при Ленине или демократическая сегодня, при Ельцине? В чем мера «репрессивности»? В том, какая часть населения лишена свободы. В принципе, неважно, по какой причине, важно что государство подавляет какие-то действия своих граждан, хотя бы оно и само их вызвало, путем лишения свободы.

Общее число лиц во всех местах заключения в СССР составило на 1 января 1925 г. 144 тыс. человек, на 1 января 1926 г. 149 тыс. До срока тогда условно освобождались около 70% заключенных. Пополнение мест заключения было 30-40 тыс. человек в год. Сравним: в 1996 г. к лишению свободы было приговорено 560 тыс. человек. Это — «новенькие», пополнение (правда, 200 тыс. получили отсрочку в исполнении приговора — мест в бывшем ГУЛАГе не хватает).

Репрессивность России Ельцина просто не идет ни в какое сравнение с положением в России Ленина. Учтем еще, что сегодня «репрессивность» искусственно снижается из-за развала правоохранительной системы. В 1997 г. в РФ было зарегистрировано 1,4 миллиона тяжких и особо тяжких преступлений. Тяжких и особо тяжких! А в 1999 г. уже 1,85 миллиона. Вот каким должно было бы быть пополнение тюрем и лагерей, если бы преступники были схвачены. Создать условия, при которых за год миллион человек становятся жертвами тяжких преступлений (а другой миллион грабителями) — это и быть палачом народа. Разве не так?

Мой заочный собеседник Сергей, возможно, скажет, что он имел в виду репрессии против бескорыстных «политических», а уголовники — что о них переживать. Но пусть покопается в памяти: что он знает о масштабах политических репрессий при Ленине? Что академик Лихачев попал на Соловки (за что — об этом говорится как-то туманно, намекается, что невинно). А сколько всего было политзаключенных при Ленине? Не странно ли, никогда эта цифра не называлась (это, кстати, признак манипуляции — отсутствие простых и четких данных).

Можно не верить официальным советским данным. Но тут нам повезло — антисоветская эмиграция, которая грызлась, как пауки в банке, в этом вопросе сговорилась и образовала бюро, которое скрупулезно вело учет политических репрессий в СССР. По опубликованным за рубежом данным, предоставленным этим бюро, в 1924 г. в СССР было около 1500 политических правонарушителей, из которых 500 находились в заключении, а остальные были лишены права проживать в Москве и Ленинграде. Эти данные зарубежные историки считают самыми полными и надежными. 500 политических заключенных после тяжелейшей гражданской войны, при наличии оппозиционного подполья и терроризма — и это репрессивное государство? Вернитесь, господа и товарищи, к здравому смыслу, не дергайтесь на ниточках у манипуляторов.

Не палач, а спаситель: главный довод. Есенин написал после смерти Ленина: «Того, кто спас нас, больше нет». Что же главное сделал Ленин, чтобы его так назвал человек, переживавший то время сердцем крестьянина и поэта?

Когда читаешь документы того времени, дневники и наблюдения (в основном со стороны противников Ленина — его соратники дневников не вели), то возникает картина, в которую поначалу отказываешься верить. Получается, что главная заслуга советского государства, а в нем — именно Ленина, состоит в том, что оно сумело остановить революцию и реставрировать Российское государство. Это настолько не вяжется с официальной историей, что вывод кажется невероятным.

В.В.Кожинов замечательно показывает, что большевики овладели русским бунтом, возглавили его — и утихомирили. При этом он разделяет этот бунт и революцию как две разные категории. Это помогает анализу, но мне кажется, что реальность сложнее. Русская революция, как революция не буржуазная, а крестьянская, была с бунтом неразрывно связана, и разделить их невозможно. Буржуазная революция, которая смела царизм и Империю, казалась такой мощной только потому, что она взорвала плотину. Ее результаты поражали, но сама она была лишь рябью на океанской волне бунта.

Овладеть этой волной, главным потоком революции, оказалось для Ленина самой важной и самой трудной задачей — хотя острая и прямая опасность исходила начиная с середины 1918 г. от белых. Поворот к «обузданию революции» происходит у Ленина буквально сразу после Октября, когда волна революции нарастала. Для такого поворота нужна была огромная смелость и понимание именно чаяний народа, а не его «расхожих суждений». И не только смелость, но и чувство меры — и близость к массам, совершающим ошибку. С зимы 1918 г., вслед за национализацией земли, рабочие стали требовать национализации заводов. История оставила замечательные по смыслу и стилю документы — письма рабочих собраний с просьбой взять их завод или шахту в казну. Ленин сдерживал этот порыв, но сдерживал, не доводя до разрыва, не обескураживая людей.

Выступая в апреле 1918 г., Ленин сказал: «Всякой рабочей делегации, с которой мне приходилось иметь дело, когда она приходила ко мне и жаловалась на то, что фабрика останавливается, я говорил: вам угодно, чтобы ваша фабрика была конфискована? Хорошо, у нас бланки декретов готовы, мы подпишем в одну минуту. Но вы скажите: вы сумели производство взять в свои руки и вы подсчитали, что вы производите, вы знаете связь вашего производства с русским и международным рынком? И тут оказывается, что этому они еще не научились, а в большевистских книжках про это еще не написано, да и в меньшевистских книжках ничего не сказано».

Ленин всеми силами стремился избежать «обвальной» национализации, остаться в рамках государственного капитализма, чтобы не допустить развала производства. На это не пошли капиталисты и с этим не согласились рабочие327. В недостатке революционности Ленина тогда обвиняли не только троцкисты, но и меньшевики, которых мы по привычке считали умеренными реформистами.

Ленин требовал от советского государства налаживать производство и нормальные условия жизни. А значит, налаживать контроль, дисциплину, требовать от рабочих технологического подчинения «буржуазным специалистам». И в апреле 1918 г. меньшевики в газете «Вперед» заявили о солидарности с левыми коммунистами: «Чуждая с самого начала истинно пролетарского характера политика Советской власти в последнее время все более открыто вступает на путь соглашения с буржуазией и принимает явно антирабочий характер… Эта политика грозит лишить пролетариат его основных завоеваний в экономической области и сделать его жертвой безграничной эксплуатации со стороны буржуазии».

Меньшевики обвиняют Ленина в соглашении с буржуазией! Это надо запомнить. Ведь это до сих пор ставится именно советскому строю в вину: при нем надо было честно и ответственно трудиться. М.М.Пришвин вспоминает (22 января 1919 г.), как беседовал он с одним большевиком о коммунизме в присутствии одного мужика:

«Долго слушал нас человек мрачного вида, занимающийся воровством дров в казенном лесу, и сказал:

— Я против коммуны, я хочу жить на свободе, а не то что: я сплю, а он мне: «Товарищ, вставай на работу!».

Конечно, в душе каждого из нас дремлет «гунн». Все революционные течения в России потакали именно этому «гунну», духу разрушения и разделения — проедания того, что было накоплено цивилизацией. В этом заигрывании с «гунном» был присущий интеллигенции страх перед крестьянином (это прекрасно отразилось в дневниках М.М.Пришвина — мелкого помещика и либерала, вынужденного жить среди ненавистных ему