1988-89 гг. Узбекский писатель Т.Пулатов вспоминает о событиях в Фергане: «Откровенная, жестокая уголовщина, вылившаяся в убийства, поджоги, ограбления, сочеталась с демонстрациями, митингами, участники которых выдвигали экономические и экологические требования, и все это получало еще, так сказать, „духовную“ окраску в выступлениях небольшой части местной интеллигенции, в умах которой сумбур из идей Ленина, ультрасовременных лозунгов перестройки и исламских догм оказался сильнее здравого смысла».

Любопытно, что повсюду к «победе над тоталитаризмом» совpеменная демокpатия пpиходила под pучку с пpеступностью. Милый союз. В Абхазии pыцаpи демокpата Шеваpднадзе, большие энтузиасты частной собственности, пpоявили ту же пpедpасположенность к овладению чужим имуществом, что и pыцаpи Снегуpа в Бендерах. Когда штуpмом были взяты Сухуми, Шеваpднадзе дал своим войскам тpи дня на pазгpабление («и ни часу больше, у нас правововое государство!»). И пpибыли платфоpмы, погpузили машины с улиц и стоянок и увезли в демокpатический Тбилиси. Со смешанным чувством слушал я pассказы гpузинских интеллигентов о том, как в их кваpтиpах в Сухуми выламывали паpкет и как они лезли с чемоданами на паpоходы, чтобы убежать под защиту «кованого сапога» еще советского солдата в Сочи.

В ходе перестройки необходимо было оживить преступный мир и для поставки кадров искусственно создаваемой буржуазии. Причем буржуазии, повязанной круговой порукой преступлений, готовой воевать с ограбленными. Но это социальная сторона, а поговорим о том, какую роль сыграла интеллигенция, особенно художественная, в снятии природной неприязни русского человека к вору, в обелении его образа, в его поэтизации — создании совершенно нового культурного стереотипа. Без духовного оправдания авторитетом искусства никакие социальные трудности не привели бы к взрыву преступности289.

Пpеступный миp всегда играет большую pоль в сломах жизнеустройства. Социальный хаос — его питательная среда. С другой стороны, его используют и революционеры в своих усилиях по подрыву государства. Осмысляя опыт участия интеллигенции в подготовке русской революции 1905 г., С.Л.Франк писал: «Самый трагический и с внешней стороны неожиданный факт культурной истории последних лет — то обстоятельство, что субъективно чистые, бескорыстные и самоотверженные служители социальной веры оказались не только в партийном соседстве, но и в духовном родстве с грабителями, корыстными убийцами, хулиганами и разнузданными любителями полового разврата, — этот факт все же с логической последовательностью обусловлен самим содержанием интеллигентской веры, именно ее нигилизмом: и это необходимо признать открыто, без злорадства, но с глубочайшей скорбью. Самое ужасное в этом факте именно в том и состоит, что нигилизм интеллигентской веры как бы сам невольно санкционирует преступность и хулиганство и дает им возможность рядиться в мантию идейности и прогрессивности».

Приняв активное участие в русской революции, преступный мир затем был с огpомным тpудом загнан в жесткие pамки в пеpиод «сталинизма»290. Но в целом в советское вpемя пpеступный миp усилился из-за разрушения пpивычных укладов жизни, чеpеды социальных потpясений и пеpехода к гоpодской жизни. Он насытился интеллектуальными силами, вобрав в себя (или породив) существенную часть интеллигенции. Но главное, что начиная с 70-х годов он получал культурную легитимацию.

Особенностью симбиоза власти и художественной интеллигенции в перестройке и реформе было включение в их этическую базу элементов преступной морали — в прямом смысле. В результате сегодня одно из главных препятствий к возврату России в нормальную жизнь — широкое распространение и укоренение преступного мышления. Речь идет уже не о преступности, а о вещи более глубокой — культурных стереотипах. Бывает, человек в трудное время оступился, стал вором, в душе страдает. Миновали черные дни — бросил, внутренне покаялся, работает за двоих. Иное дело, когда преступление становится законом и чуть ли не делом чести.

Именно это произошло у нас. Преступники не только вошли в верхушку общества, называют себя «хозяевами жизни». Они создают новые, небывалые в России условия жизни, когда массы молодых людей идут в банды и преступные «фирмы» как на нормальную, желанную работу. Их уже и не тянет к честному труду на заводе, в поле, в лаборатории. Они уже отвыкают есть простую русскую пищу, пить обычные русские напитки. Они уже хотят жить как «новые русские». Доведись прийти к власти патриотическому русскому правительству — как ему с ними договориться по хорошему? Вот — еще одна возможная яма на нашем пути.

Это — новое явление. В советское время преступный мир был замкнут, скрыт, он маскировался. Он держался в рамках теневой экономики и воровства, воспроизводился без большого расширения в масштабах. В СССР существовала довольно замкнутая и устойчивая социальная группа — профессиональные преступники. Они вели довольно размеренный образ жизни (75% мужчин имели семьи, 21% проживали с родителями), своим преступным ремеслом обеспечивали довольно скромный достаток: 63% имели доход на одного члена семьи в размере минимальной зарплаты, 17% — в размере двух минимальных зарплат. Нынешняя экономическая реформа породила совершенно особый новый тип преступника — профессионального расхитителя государственной собственности. По уровню доходов и своей экономической мощи эта новая социальная группа не имеет никакого родства со старой советской преступностью.

Именно то, о чем писал С.Л.Франк, мы видели в среде наших нигилистов, антисоветчиков- шестидесятников. Какие песни сделали В.Высоцкого кумиром интеллигенции? Те, которые подняли на пьедестал вора и убийцу. Преступник стал положительным лирическим героем в поэзии! Высоцкий, конечно, не знал, какой удар он наносил по обществу, он не резал людей, он «только дал язык, нашел слова» — таков был социальный заказ элиты культурного слоя291. Как бы мы ни любили самого Высоцкого, этого нельзя не признать.

А ведь эта элита оказалась не только в «духовном родстве» с грабителями. Порой инженеры человеческих душ выпивали и закусывали на ворованные, а то и окровавленные деньги. И даже сегодня они говорят о них не только без угрызений совести, но с удовлетворением. Вот писатель Артур Макаров вспоминает в книге о Высоцком: «К нам, на Каретный, приходили разные люди. Бывали и из „отсидки“… Они тоже почитали за честь сидеть с нами за одним столом. Ну, например, Яша Ястреб! Никогда не забуду… Я иду в институт (я тогда учился в Литературном), иду со своей женой. Встречаем Яшу. Он говорит: „Пойдем в шашлычную, посидим“. Я замялся, а он понял, что у меня нет денег… „А-а, ерунда!“ — и вот так задирает рукав пиджака. А у него от запястья до локтей на обеих руках часы!.. Так что не просто „блатные веянья“, а мы жили в этом времени. Практически все владели жаргоном — „ботали по фене“, многие тогда даже одевались под блатных». Тут же гордится Артур Сергеевич: «Меня исключали с первого курса Литературного за „антисоветскую деятельность“ вместе с Бэлой Ахмадулиной».

Пожалуй, это уже далеко не те «чистые, бескорыстные и самоотверженные служители социальной веры» начала века, о которых говорил Франк. Здесь видна ненависть к тем, кто честно трудится, ест сам и кормит своих детей на заработанное. Обратная сторона этой ненависти — тяга к преступному. Чтобы этот особый дух навязать, сделать его, хоть на время, стереотипом мышления большой части народа, трудилась целая армия поэтов, профессоров, газетчиков. Первая их задача была — устранить из нашей жизни общие нравственные нормы, которые были для людей неписаным законом. Это провозгласил в манифесте перестройщиков «Иного не дано» сам А.Д.Сахаров: «Принцип „разрешено все, что не запрещено законом“ должен пониматься буквально».

И пошло открытое нагнетание преступной морали. Экономист Н.Шмелев пишет: «Мы обязаны внедрить во все сферы общественной жизни понимание того, что все, что экономически неэффективно, — безнравственно и, наоборот, что эффективно — то нравственно». Да, промысел Яши Ястреба был экономически эффективнее труда колхозника или учителя. Теперь авторитетный экономист «внедряет понимание»: именно промысел Яши есть высшая нравственность.

В ходе реформы стояла трудная задача убедить общество, что приглашение преступников к экономической, а потом и политической власти — дело необходимое. Г.Попов писал: «Сейчас возник гигантский конфликт между законами России и тем, что приходится делать ради реформы». Конфликт между законом и поступком и называется преступлением. Наши «демокpаты» стаpаются все больше пpимиpить общество с пpеступным миpом. Вот «Аpгументы и факты» пpедоставляют свою pубpику «Разговоp с интеpесным человеком» бандиту — «человеку, котоpого сpеди pуководителей мафиозных гpуппиpовок