жизни его извращенное подобие — насилие. До тех пор, пока средневековый человек ощущает единство бытия, он воспринимает авторитет не как оковы, а как связь с абсолютным и как точку опоры на земле».

Здесь важна мысль: разрушение авторитета неизбежно вызывает к жизни его извращенное подобие — насилие. Огромным, страшным экспериментом над человеком был тот «штурм символов», которым стала Реформация в Западной Европе (об этом — замечание К.Юнга в гл. 4). Результатом его была такая вспышка насилия, что Германия потеряла 2/3 населения. Человек с разрушенным миром символов теряет ориентиры, свое место в мире, понятия о Добре и Зле. Он утрачивает психологическую защиту против манипуляторов, увлекающих его на самые безумные дела и проекты.

Такой штурм символов пытались учинить в СССР идеологи перестройки и продолжают вести в России идеологи реформы. В специальной литературе этот проект излагается спокойно и деловито. Многое достигнуто, результаты поддаются строгому изучению, а их связь с воздействием на сознание может быть надежна доказана (это касается, например, динамики насилия).

Культурное ядро российского суперэтноса и объединившихся вокруг него народов было основано на соединении рациональности (ума) и единой, всеохватывающей этики (сердца), которое наблюдается у человека традиционного общества, обладающего, как говорил Романо Гвардини, естественным религиозным органом — способностью видеть священный смысл в том, что современному человеку кажется обыденным, профанным, технологическим (речь не идет об исповедовании религии, и нередко у атеистов этот религиозный орган развит сильнее, чем у формально верующих)246. Вследствие этого огромное значение здесь приобретает авторитет, не подвергаемый проверке рациональными аргументами. Население СССР продолжало испытывать влияние авторитета священных для человека традиционного общества символов и институтов — Родины, Государства, Армии. И дело не в декларациях. Дело в сокровенных переживаниях и угрызениях совести, которые редко и, как правило, странным образом вырываются наружу (вроде слез депутата-«кухарки», которая на Съезде народных депутатов СССР выкрикивала что-то нечленораздельное в адрес А.Д.Сахарова, оскорбившего, по ее мнению, Армию; эти слезы и искреннее изумление Сахарова представляли собой драму столкновения двух цивилизаций, в политических интересах опошленную прессой).

Поскольку советское государство было идеократическим, его легитимация и поддержание гегемонии опирались именно на авторитет символов и священных идей, а не на спектакль индивидуального голосования (политический рынок). Многочисленные высказывания и демократов, и патриотов, о том, будто советский строй сузил мир символов до «классовых ценностей», носят чисто идеологический характер. Насколько нелепы эти утверждения, видно уже из того, что СССР был единственной страной европейской культуры, где была проведена государственная кампания по введению в систему воспитания и, значит, в массовое сознание, народных сказок и классической литературы. Великая Отечественная война, создавшая огромный пантеон символов, вовсе не втискивалась в рамки классовой борьбы.

Даже в теории большевики (за исключением, вероятно, оттесненных на обочину «пролеткультовцев») не предполагали чистки мира символов247. Стоит вспомнить А.А.Богданова, написавшего книгу «Пpолетаpиат и искусство». Он отстаивал кpайне «классовый» подход, тем не менее, в книге он пишет: «Товаpищи, надо понять: мы живем не только в коллективе настоящего, мы живем в сотpудничестве поколений. Это — не сотpудничество классов, оно ему пpотивоположно. Все pаботники, все пеpедовые боpцы пpошлого — наши товаpищи, к каким бы классам они ни пpинадлежали…

А наpодная поэзия?.. Возьмите былины об Илье Муpомце. Это — воплощение в одном геpое коллективной силы крестьянства феодальной Руси, истинного стpоителя и защитника нашей земли… Если вы поняли скpытый коллективный смысл обpаза, pазве вы не глубже чувствуете его величественную кpасоту, pазве не веет над вами дух боpьбы веков и не чувствуете вы, что недаpом пpопали тpуд и стpадания темных стpоителей пpошлого, пpоложивших чеpез беспpосветную мглу веков доpогу истоpии до того места, с которого уже видна цель и с которого мы начинаем свой путь? Разве сознание этого не организует вашу душу, не собиpает ваши силы для дальнейшей pаботы и боpьбы?».

Конечно, прочность мира советских символов была подорвана намного раньше, чем пришел Горбачев. После смерти Сталина советская идеократия сама начала процесс не обновления (регенерации) своих символов, как того требуют «законы жанра», а их разрушения (дегенерации). Параллельно с 60-х годов была запущена машина манипуляции сознанием со стороны разношерстной «партии антисоветской революции». Но здесь мы не будем говорить ни о Хрущеве с Горбачевым, ни об их «сотрудниках-врагах» Сахарове (западнике) и Солженицыне (почвеннике) — вообще о редком симбиозе тиранов и манипуляторов, которые в три руки скрутили шею стране и всему ее жизнеустройству. Будем говорить только о мишенях и методах.

Проект разрушения мира символов России (прежде всего, через очернение и осмеяние) еще ждет своего историка. Однако контуры его видны уже сегодня, а главное, наличие его уже никем и не отрицается. Издевательства признаны самими идеологами. В 1996 г., перед выборами, 13 банкиров в своем известном открытом письме обещают, в качестве уступки: «Оплевывание исторического пути России и ее святынь должно быть прекращено». Каков был главный инструмент «оплевывания»? Телевидение, принадлежащее в основном тем же банкирам. Кстати, после победы Ельцина на тех выборах испуг банкиров прошел и оплевывание не прекратилось.

Интеллигенты-западники даже бравировали своим бесстрашием в манипуляции с символами, в солидных журналах прошел поток публикаций на эту тему. В статье «Культурный мир русского западника» эмигрант В.Г.Щукин лестно характеризует эту часть интеллигенции: «В отличие от романтиков-славянофилов, любая сакрализация была им в корне чужда. Западническая культура носила мирской, посюсторонний характер — в ней не было места для слепой веры в святыню». Жизнь без символов, без опоры, в пустоте стала выдаваться за образец. Вот, популярный в годы перестройки философ Померанц пишет в «Независимой газете»: «Что же оказалось нужным? Опыт неудач. Опыт жизни без всякого внешнего успеха. Опыт жизни без почвы под ногами, без социальной, национальной, церковной опоры. Сейчас вся Россия живет так, как я жил десятки лет: во внешней заброшенности, во внешнем ничтожестве, вися в воздухе… И людям стало интересно читать, как жить без почвы, держась ни на чем». Жизнь «человека из подполья», без почвы, наконец навязана всей России.

Очень быстро идеологи стали перенимать, «один к одному», западные технологии разрушения символов. Вот как, например, в США вытравили память о 1 Мая. Этот день стал праздником международной солидарности трудящихся в память о событиях 1886 г. (провокация против рабочей демонстрации, в которой были обвинены и казнены несколько анархистов). Праздник был связан с кровью и имел большой подспудный символический смысл. Учрежден он был в поддержку борьбы американских рабочих за 8- часовой рабочий день. Рейган в 1984 г. объявил 1 мая «Днем закона» (в честь «200-летия соединения закона со свободой», по поводу чего был устроен шумный праздник). Затем к 1 мая стали приурочивать разные шумные акции, например, в 1985 г. в этот день Рейган объявил эмбарго против Никарагуа. Главное было — изъять из исторической памяти сами понятия о солидарности трудящихся. Буквально тем же способом действовали идеологи ельцинизма в России — при пособничестве руководства «независимых» профсоюзов. Они стали называть 1 Мая «Днем весны и труда». Штурм символов, ведущийся «инженерами культуры» режима, уже дошел до пределов пошлости. Вот, 7 ноября, в годовщину Октябрьской революции, Ельцин постановил «отныне считать это Днем Согласия». А завтра, глядишь, новый президент с Березовским постановят переименовать Пасху в «День православно-иудейского согласия». Зачем, мол, поминать распятие и Воскресенье. Но это — мягкие, вялые действия.

Сильнодействующим средством разрушения было осмеяние, идеологизированное острословие, имеющее своим объектом именно скрепляющие общество символы. Фрейд в монографии «Острословие и его отношение к бессознательному» писал о важных социальных функциях тенденциозных острот, что они служат «оружием атаки на великое, достойное и могущественное, внешне и внутренне защищенное от открытого пренебрежения им». Хазанов и Жванецкий, Задорнов и Петросян стали влиятельными реальными политиками.

Вот книга «Моня Цацкес — знаменосец» Эфраима Севелы (автор отрекомендован журналом «СОЦИС» как еврейский писатель, книга издана в 1992 г. в Петербурге). Это — книга анекдотов о советской армии. Журнал представляет все эти анекдоты как «армейский фольклор», хотя по приведенным примерам (в