Оторвавшаяся от головного модуля жилая кабина звездолета продолжала по инерции рассчитанный компьютерами путь среди чужих звезд.

Никита Вязов был предупрежден Бережным о предстоящей видеопередаче из Кембриджа.

— Англичане решили нас чем-то удивить, — со смешком объявил он матери.

Елена Михайловна слишком хорошо знала сына, чтобы не заметить морщинку меж бровей на его старательно спокойном лице. Очевидно, дело очень серьезное.

Она подготовила видеоэкран и даже остановила старинные часы с курантами, чтобы они не тикали слишком громко и не стали бы бить во время передачи.

Мать с сыном уселись перед экраном. Каждый думал о своем. Елена Михайловна, напряженно спокойная, заставляла себя примириться с неизбежностью полета сына в космос, долгих четырех лет разлуки с ним и своего одиночества.

Никита думал о Наде, представляя ее вот так же сидящей перед экраном вместе с дедом-академиком, конечно, предупрежденном о видеопередаче «особого научного значения».

И когда появилась на экране миловидная Мэри Хьюш-Белл, Никита подумал, что англичанка невидимыми узами связывает его с Надей, но в конце передачи понял, что не связывает она его с Надей, а разрывает их узы. Принятый ею голос из космоса он воспринял как прямое обращение к себе, к штурману спасательного звездолета.

Елена Михайловна с тревогой смотрела на сына. От нее не ускользнула произошедшая в нем перемена. К тому же, едва кончилась видеопередача, он вскочил, на ходу надевая штурманскую куртку, в которой недавно грелась Надя на заброшенной железнодорожной платформе.

— В штаб перелета? — понимающе спросила Елена Михайловна.

— Да, тут недалеко, — небрежно отозвался Никита.

И снова, как бывало, следила мать взглядом за сыном, скрывшимся за деревьями бульвара, а потом тихо пошла тем же путем, не спуская с него глаз, словно уже отправляла его в далекий и опасный путь, подобно тому, как в тяжкие дни войны провожали ее прабабки сыновей, призванных Долгом, который отдавал обратно порой одного из десяти. И ее Никита был теперь таким же сыном Долга.

Бережной ждал штурмана на пороге штаба.

Его вызов по браслету связи застал Вязова уже в пути:

Пожали друг другу руки молча. Потом отправились ко Дворцу звезд.

Елена Михайловна издали видела, как встретились звездолетчики, как пошли дальше вместе.

— Ну, готов? — спросил Бережной.

— Еще бы!

— Каков голос из космоса? Что скажешь?

— Я не компьютер. Перебирать мириады вариантов не берусь. По мне в принятом послании двух слов достаточно. Первого и последнего.

— По твоему, это все-таки слова?

— Твердо. Обрыв и Крылов. А у Крылова может быть только один обрыв.

— Буксира, считаешь?

— Стокилометрового.

— А из-за чего?

— А вы как думаете, командир?

— Всякое думается. Двигатели пошли в разгон. Технический модуль рванулся. Без отказа техники не бывает.

— На то и люди при ней.

— Догнать оторвавшийся модуль не просто. Сам понимаешь.

— Значит, нам догонять придется.

— Верно рассуждаешь, штурман. А как насчет масштаба времени, о котором толковала английская «радиоледи»?

— Об этом пусть ученые договариваются. А наш долг — лететь, товарищей спасать.

— И ты готов? — испытующе спросил Бережной. Никита вспомнил Надю в своей куртке, предутренний туман и «слово», которое стремилась она с него взять.

— Если командир готов с переломанными ногами, то штурману сослаться не на что.

— Кости — это что! В пути срастутся! Раны мои к Земле не привязывают, хотя и на околоземной орбите получены. А как у тебя с «земными ранами»? Ежели в другое столетие лететь? А?

— Все поняла мать, да виду не показала.

— Настоящая женщина! Для этого матерью надо быть!

— Да, матерью надо стать, — повторил Никита, снова подумав о Наде.

Звездолетчнки уже входили во Дворец звезд, встретив на пороге седого и грузного академика Зернова. Он церемонно раскланялся с ними.