Потомков кочевников не надо было учить, как обживаться на новом месте. Ведь их далекие предки, сами завоеванные татаро-монголами, пополнили орды. И во время набегов на славянские земли полчища Мамая-Батыя не сковывали свои войска обозами с провиантом. Настоящим мужчиной в азиатском понимании был тот, кто, отправляясь в поход, брал с собой только оружие. Пропитание он добывал себе саблей и луком со стрелами. Конечно же, сегодняшние азиаты были куда миролюбивее своих пращуров и приехали в Россию не воевать, а строить. Однако были не менее смекалистыми, чем предки-воины. Кто-то уже найденной в сарае лопатой копал возле кустов яму для импровизированного туалета. Другие рвали густо разросшийся бурьян, носили его в «гостиницу», выстилали им пол. Ведь Ларин строго-настрого запретил им использовать для этих целей солому в тюках, лежащую на досках, настеленных поверх балок перекрытия. Черт его знает, кому она могла принадлежать?

Так что своих подопечных Андрей с полным основанием мог назвать цивилизованными людьми – несмотря на то, что некоторые из них не умели даже читать и писать по-русски, хоть и приехали в страну, где без этого языка им в дальнейшем не обойтись. Поразил его и вопрос, заданный худощавым гастарбайтером средних лет:

– Хозяин, а голуби в России – это домашние птицы или дикие?

– Смотря какие голуби, – уклончиво ответил Ларин. – И называй меня не хозяином, а бригадиром.

– Хорошо, хозяин. Я про тех голубей, – худощавый указал на неровные, местами проломленные листы шифера, укрывавшие бывший колхозный ток. На них издавала утробные звуки, греясь в лучах заходящего солнца, стая диких голубей. Разъевшиеся на дармовом зерне голуби были толстыми и ленивыми.

– Эти дикие.

– Значит, их есть можно.

– Попробуй. Только как ты их ловить будешь? Руками?

Худощавый весело засмеялся.

– Есть способ, – и тут же собрал небольшую команду из своих товарищей.

Между собой они переговаривались на родном языке – скороговоркой. Так что Ларин мало что понял. Но, заинтригованный, стал следить за ними.

Худощавый оказался по специальности сварщиком, к тому же очень запасливым. В своем рюкзаке он привез даже пачку электродов, и теперь раздавал их «охотникам на голубей», каждому по нескольку штук.

– А меня научишь? – спросил заинтригованный Ларин.

– Хорошо, хозяин. Идем с нами, – худощавый вручил Андрею два электрода и предупредил: – В разных руках держи.

Затем гастарбайтеры, крадучись и стараясь не делать резких движений, стали приближаться к бывшему колхозному току. Жирные голуби, конечно же, заметили людей, но улетать не спешили. Явно собирались провести здесь всю ночь.

– Тихо, – подал худощавый команду и знаками показал, чтобы «охотники» растянулись вдоль покосившегося дощатого здания.

Голуби уже издавали свои «ур-ур» несколько нервно и недовольно. Стая была готова взмыть в воздух в любой момент, и только природная лень удерживала глупых птиц на крыше.

– Начали, – с азартом выдохнул худощавый.

И тут же по его команде десяток брошенных электродов засвистел в воздухе. Металлические прутки, брошенные умелыми натренированными руками, оказались оружием не менее эффективным, чем бумеранги австралийских аборигенов. Электроды стремительно прошлись всего в нескольких сантиметрах над крышей. Послышались удары, полетели перья, брызнула кровь. Но в этом не было особой жестокости. Люди убивали диких птиц не потому, что они получали удовольствие, доставляя страдания и боль живым существам. Азиаты добывали себе еду, и не более того. Даже Андрею удалось укокошить одного из голубей.

Над током, тревожно крича, метались остатки стаи голубей. Тушки, постукивая, подпрыгивая, как мячики, скатывались с крыши. Гастарбайтеры ловко ловили их, даже не давая упасть на землю. Птицам, которые еще трепыхались, тут же скручивали головы. И делали это буднично, без особых эмоций, как рутинную привычную работу.

– Вот, держи, хозяин. Ты подбил, – поднес Андрею птицу с окровавленными перьями худощавый сварщик.

– Лучше сам ее приготовь. Может, и сковорода у тебя в рюкзаке найдется? Или будешь на электродах, как на шампурах, запекать? – Ларин посмотрел через плечо на пылающий возле сарая костер.

– Зачем электрод портить? Я им еще работать буду.

Один из рачительных «охотников» рыскал в траве и собирал орудия убийства.

– А как же их готовить? Их хотя бы ощипать надо.

– Есть способ. Это я в армии, в стройбате, всему научился. Кормили нас совсем плохо.

Андрей присел к костру на аккуратный деревянный чурбачок, приставленный к стволу старой яблони, и стал наблюдать за действиями гастарбайтеров. Худощавый тем временем руководил приготовлением ужина. Не до конца прогоревшие поленья практически голыми руками вытаскивали из костра. Мертвых, еще теплых голубей уже обмазывали густо замешанной в ржавом ведре глиной. Получались аккуратные мячики. Их забросили в костер и сгребли на них высокой горкой угли.

Тангол держался обособленно. Еще на закате он и несколько других рабочих, расстелив коврики, совершили намаз. Теперь же Алиев сидел на старом потрепанном протекторе от трактора и молча смотрел то в огонь, то на Ларина. Явно присматривался, оценивал. И чем-то Андрей ему не нравился. Сафаров вообще исчез с глаз, скрывшись в сарае. Наверняка опасался, чтобы с ним не повторилась история на свалке. Но для Ларина он уже не представлял никакого интереса. Ведь все, чем Рахмон мог ему навредить, он уже сделал. Личных же счетов у них не было и быть не могло.

Худощавый сварщик выкатил электродом из углей один из «мячиков». Подхватил его с травы и, быстро-быстро перебрасывая с ладони на ладонь, понес к Андрею.

– Готова твоя птица. Уже испеклась, – немного подобострастно доложил он и резко бросил «мячик» на землю.

Глина, успевшая запечься до состояния обожженной керамики, раскололось на черепки, отскочила вместе с перьями. На одном из черепков лежала аккуратно запеченная голубиная тушка, от которой исходил аппетитный запах. Ларин, обычно привередливый и брезгливый к экзотической еде, почувствовал, что не прочь поесть горячего.

Рабочие сидели возле костра, в который подбросили дров, ели прямо руками. Вместо хлеба в ход пошли лепешки, привезенные с родины. Ларин смотрел сквозь огонь на восседавшего по другую сторону костра Тангола. Тот ел голубя жадно, ломая тушку руками; жирный сок тек по запястьям. Но при этом он умудрялся аккуратно обсасывать кости и, взяв их двумя пальцами, бросал в костер. Чувствовалось, что при необходимости он может есть и как европеец, пользуясь вилкой и ножом, промокая губы салфеткой.

Звучала чужая речь. Люди ели так, как это происходило и сотни лет тому назад. Горел огонь. Шумел ветер в ветвях старой яблони. Над ночным пейзажем расстилалось звездное небо. Было во всем этом что-то первобытное. С одной стороны, Ларин был поставлен руководить этими людьми, и они беспрекословно слушались его. Но с другой – он чувствовал себя абсолютно чужеродным элементом в этой компании. Тут, за знаковым сто первым километром от Москвы, в чистом поле существовал островок чужой цивилизации. В чем-то по-детски наивной, в чем-то жестокой, но чужой и даже враждебной – однозначно. Андрей буквально ощущал беспомощность и одновременно силу этих людей: неприхотливых и незатейливых, готовых довольствоваться самым малым. Он не был против того, чтобы они приезжали в Россию, зарабатывали здесь деньги, выполняя труд, который не желали выполнять москвичи. Зарабатывали честно и возвращались потом домой к детям и женам, чтобы потратить деньги на строительство дома, на еду для своих больших семей.

А вот люди типа Хайдарова и Пролясковского играли их судьбами. Они заманивали гастарбайтеров, суля им заработки, бросали на стройки, выжимали из них все соки – а платили копейки. Когда же люди были готовы взбунтоваться, они, если пользоваться уголовной терминологией, коварно разводили их на бабки, не отдавали документы, выгоняли с работы. И те поневоле пополняли ряды нелегалов, надеясь теперь уже самостоятельно добыть себе на хлеб. Кого-то подбирали преступные диаспоры, кто-то боролся за жизнь сам. И руки, умевшие созидать, строить, искали себе другое занятие. А ведь эти люди были куда лучше