России от большевизма, а ведь только после этого освобождения и можно было говорить о мире. Что же касается наказания Германии за совершенные ею перед человечеством преступления, то мир на востоке ни к чему не обязывал союзников на западе. Трудно было и представить, что, проиграв войну в одном месте, Германия могла бы выиграть ее в другом, а мир, заключенный в1945 году и с освобожденной от большевизма Россией, был, конечно, проигрышем войны.
С тех пор прошло семь лет. Эти семь послевоенных лет не убедили участников Движения в том, что тогда ими была допущена большая ошибка. На вопрос, что лучше — контрибуция, взятая с Германии, или освобождение от большевизма, мог бы ответить только русский народ. Мы в его ответе не сомневаемся. Думаем, что не ошибаемся в ответе и всего остального мира, если бы его спросить: согласился ли бы он, чтобы коммунизм был ликвидирован в России — значит, автоматически и во всем мире — ценой выхода нашей Родины из войны (предположим, что это могло бы быть осуществимо) весной 194S года…
После того, как кончилось обсуждение, приступили к подписанию документа. Я положил на стол рядом с Манифестом лист специальной бумаги, на котором каждым повторяется подпись для факсимиле. Этот лист я возьму с собой, чтобы заказать клише для газеты. Первым в левом верхнем углу подписывает Власов. За ним один за другим подписывают остальные. Манифест подписали 37 человек новых эмигрантов и 12старых.
Первый номер «Воли народа» готов к печати. Статьи написаны, набраны, откорректированы и сверстаны в страницы. Я внимательно еще раз прочел каждую из них и затем в правом углу поставил свою подпись. По сверстанным страницам сейчас делают стереотипы, которые пойдут потом в ротационные машины. Амфлет не обманул, все оказалось в полном порядке и так, как он обещал.
Намеченную линию по разделу судеб нашего Движения и судеб Германии я начинаю с первого же номера. Мне хочется сделать так, чтобы читатель сразу почувствовал, что мы — это одно, а Германия — совсем другое. В большой передовой статье в торжественный день опубликования Манифеста я ни разу не вспоминаю о Германии, ни, тем более, о ее вожде. Не упоминаю я о них в своих передовицах и ни водном из последующих номеров. То же самое делают авторы всех остальных статей, написанных в редакции. Если это будет замечено нашим читателем с первого номера, то цель наша достигнута…13 ноября в пять часов вечера с Анхальтского вокзала специальный поезд с членами Комитета, гостями, русскими и немцами, иностранными журналистами, большим количеством сотрудников разных комитетских учреждений отходит в Прагу, по настоянию Власова выбранную) как место опубликования Манифеста.
Я задерживаюсь в редакции с последними приготовлениями к выпуску первого номера газеты и едва успеваю за несколько минут до отхода поезда вскочить в задний вагон. Пассажиры рассаживаются по мере того, как приходят, кто и где успеет. Знакомые ищут друг друга, меняются местами, ходят по коридорам, заглядывая в купе. Я с трудом нахожу свободное место и тороплюсь еще до наступления темноты — электричества нет в поездах уже давно — сделать несколько заметок, чтобы позвонить потом из Праги в редакцию о том, что вспомнил по дороге на вокзал.
В сгущающейся темноте с трудом различаю лица соседей. Вижу, что ни одного знакомого среди них нет. Но компания оказалась такой интересной, что решил не уходить и остался до самой Праги. Рядом со мной сидит летчик-майор в форме РОА, в недавнем прошлом герой Советского Союза, сбитый с самолетом в Восточной Пруссии летом 44-го года. Рассказывает, что год тому назад был в Англии, где принимал партию машин, предназначенных для Советского Союза.
Выбросившись из горящего самолета с парашютом, он попал в расположение немецких частей. Упал очень неудачно, сломал ногу. После этого лежал несколько месяцев с гипсом в немецком госпитале. Там его и нашли офицеры РОА.
Во всем происходящем майор, по-видимому, разобрался еще не очень и порой озадачивает слушателей такими суждениями и выводами, что вкупе временами настает неловкое молчание.
Майор полон воспоминаний о подвигах, своих и чужих, его друзей-летчиков Красной Армии, бомбардировщиков и истребителей. Он тепло рассказывает о каждом из них, называя по именам людей, фамилии которых известны и нам. Все они, по его словам, очень славные ребята. На этой стороне он встретился с офицерами РОА, с некоторыми из них успел уже крепко подружиться. Они, по его мнению, тоже очень славные ребята. Дальше, по словам майора, выходит как-то так, что вот, кончится война, и тогда те славные ребята и эти, среди них и сам майор, будут дружно пить водку и вспоминать, как они дрались с разных сторон. Что между этими славными ребятами и теми стоит советское правительство, — этой деталью майор пренебрегает. Что-то есть в его фантазии и от наших стремлений, и мы за то, чтоб вместе с теми, кто борется на той стороне, вспоминать, как мы все боролись за Россию, идя к ней различными путями. Но роль советского правительства нам, увы, представляется более значительной.
Майор словоохотлив, и когда его рассуждения заводят в такие дебри, из которых он сам уже не может выбраться, сидящий напротив полковник наставительным басом выводит его на более ясную дорогу. Впрочем, майор скоро замолк. Он так же, как и все купе, заслушался разговором, завязавшимся между полковником и его соседом, солдатом РОА, пропагандистом. Полковник руководит отделом пропаганды где-то на южном фронте. Солдат работает на северном. Разговор идет, главным образом, об общей для них работе. По мере того, как он развивается, я узнаю в солдате знаменитость северного фронта, о котором я слышал много раз от других. Фамилия его Боженко. В прошлом, кажется, учитель, просидевший десять лет в советском концлагере. Попав на эту сторону, он сразу же пошел в пропаганду и скоро прославился как талантливый импровизатор, человек большой интуиции и психолог. О нем рассказывали чудеса, и я с большим интересом прислушиваюсь к каждому его слову. Когда кто-нибудь из сидящих зажигает спичку, закуривая папиросу, я всматриваюсь в его лицо. Это, конечно, Боженко. Такой, как мне его описывали знавшие его лично: невысокого роста, сухое лицо, живые умные глаза и седая, как лунь, голова. Это он. Но прежде чем рассказать о нем более подробно, необходимо сказать несколько слов о немецкой пропаганде вообще и очень коротко о самих немцах, создавших ее такой, какой она была.
С тех пор, как на арену общественно-политической жизни вышли широкие народные массы, пропаганда, т. е. техника разъяснения и популяризации определенных политических идей, стала важнейшей составной частью политической борьбы. Пропаганда — это приводной ремень от первоисточника идей и руководства к массам, это искание и воспитание единомышленников и сторонников и в нейтральной, и во вражеской среде. Оружие борьбы в современных масштабах это новое и необычайно сильное. Непременное условие ее действенности — абсолютное знание психологии той среды, к которой она обращена, абсолютное знание условий жизни, обстановки, сложившейся в данный момент, и всё время меняющихся обстоятельств. Нужно знание чаяний, еще не оформившихся в сознании широких масс. Тончайшие психологические нюансы людей, к которым обращается пропагандист, должны учитываться как полновесные реальные факторы. Само собой понятно, что решающим является не техника внушения, а тот комплекс идей, которые пропагандируются, но и от техники зависит очень много. Доктор Геббельс как пропагандист был совершенен, когда он обращался к немецкому народу, и детски беспомощен, когда обращался к другим. Пропаганда — оружие силы беспредельной, этим оружием можно действительно делать чудеса, но и вред, который может быть принесенею при неумелом пользовании, тоже беспределен.
Пропаганда — это искусство, потому что она требует творческой интуиции и вдохновения, но это и наука, потому что она имеет свои незыблемые законы и элементарные правила. Техника пропаганды — это искусство составления листовки, это умение сделать монтаж политического плаката, это способность создания хлесткого увлекающего лозунга, это знание, как провести короткую агитационную, обращенную к чувствам пятиминутку и сделать обстоятельный, обращенный к холодному разуму, доклад. Технику пропаганды нужно изучать пропагандисту так же, как артиллеристу — математику и баллистику, а военному инженеру — все способы постройки мостов.
Гитлер вел свои армии на восток за землей и рабами, но, зная непримиримую и непрекращающуюся борьбу русского народа против советского правительства, он старался придать войне характер войны политической. Поэтому на вооружение армии пропаганда была взята необходимой составной частью, так же как авиация, артиллерия или инженерные войска. Но «какая пропаганда!
Во время моего первого визита в отдел пропаганды Вермахта я увидел водной из проходных комнат во всю стену на транспаранте крупными буквами написанные слова: «Бей жида, политрука — рожа просит кирпича!»… После узнал, что этот «лозунг», оказывается, печатается самыми крупными буквами на каждой листовке, предназначенной для Красной Армии. По мысли немецких пропагандистов, этот несусветный и безграмотный бред должен был звучать как девиз, под которым культурная Европа идет в свой крестовый
