Но газету они делали хорошо. Выход первого номера «Зари» был действительно днем перелома в жизни военнопленных. Газета давала глубоко продуманную, обоснованную критику сталинизма не с точки зрения правоверно-марксистской, а просто здравого разума. На страницах ее первый раз можно было прочесть о русском народе как о великом народе, достойном лучшей участи, чем быть объектом экспериментов разных проходимцев и отечественного, и иностранного происхождения. Розенберг по имени, конечно, не назывался, но о ком шла речь, гадать долго не приходилось. «Заря» говорила много о русской культуре, о русской истории и призывала читателей-военнопленных выше поднять голову. Юбилейный номер, посвященный Пушкину, мог бы быть украшением на любом праздновании дня русской культуры. Нужно сказать, что перечисленные выше достоинства газеты не вытекали сами собой и не завоевывали себе место автоматически: статьи проходили военную цензуру, и за каждую строчку в них Зыкову приходилось вести ожесточенную борьбу.

Гибель первого редактора «Зари» так же, как и его появление, была покрыта тайной, впрочем, потом, кажется, довольно верно разгаданной.

С Жиленковым вступило в переговоры какое-то отделение Главного управления СС. С самого начала войны и чем дальше, тем определеннее, Восточное министерство, СС и Армия каждый вел свою самостоятельную политику в русском вопросе, СС был смелее всех, это был хозяин. Все остальные, в конце концов, зависели от него. Жиленкову удалось выторговать больше, чем удавалось кому-нибудь другому до сих пор. Вся пропаганда на целом участке фронта передавалась в его руки. Он получает два поезда- типографии, несколько самолетов, которые только по его указанию будут сбрасывать листовки на той стороне. Текст листовок не подлежит немецкой цензуре. Но самое главное, что было достигнуто, это то, что все взятые в плен и все переходящие на эту сторону солдаты и офицеры Красной Армии принимаются представителями Русского Освободительного Движения и потом или отпускаются на свободу, или, если выразят желание, зачисляются в будущие формирования Русской Освободительной Армии.

Из этой затеи, так же как и из десятка предыдущих, ничего не вышло. На полдороге немцы пошли на попятный: оказывается, кто-то превысил свои полномочия в переговорах и обещал то, на что не имел права.

Зыков согласился поехать с Жиленковым на фронт в качестве редактора большой газеты, которая должна была печататься для той стороны. Накануне отъезда он вернулся домой из Дабендорфа со своим адъютантом, секретарем и переводчиком в одном лице, сыном известного московского профессора ихтиолога Н.[6] Жили они тогда в двадцати километрах от Берлина в небольшой деревушке из нескольких домиков. Хозяйка, у которой они снимали две небольших комнаты, сообщила, что за час до их возвращения приходили какие-то два человека в штатском и хотели поговорить с Зыковым. По ее словам, они свободно владели немецким языком, хотя и чувствовался у обоих какой-то иностранный акцент.

Когда сели ужинать, кто-то пришел и позвал Зыкова к телефону. Телефон, во всей деревне единственный, был через дорогу в булочной. Зыков встал и пошел туда. В дверях остановился, позвал с собой переводчика на тот случай, если нужно будет говорить по-немецки. В вызове по телефону не было ничего необычного, с Зыковым часто говорили из Дабендорфа, куда переселилась к тому времени редакция «Зари». Они вышли вместе, и с тех пор их никто больше не видел. Жители рассказывали, что по дороге в булочную к ним подошли двое в штатском, о чем-то с ними поговорили и затем все вчетвером сели в стоящую рядом машину. Она двинулась по лесной дороге по направлению к Берлину.

Военная разведка Верховного Командования Армии довольно серьезно начала поиски. Все жители были опрошены, на месте реконструировалась обстановка исчезновения. Тщательно обследовалась лесная дорога. Но очень скоро всё было прекращено.

Для объяснения происшедшего немцами лансировались два варианта. Один заключался в том, что Зыков бежал. Серьезно об этом говорить не приходилось. Если он хотел бежать, то имел гораздо лучшие возможности сделать это, находясь на фронте, куда на следующий день должен был отправиться. Имея бесконтрольное право не показываться никому по три-четыре дня, сказавшись хотя бы больным, он мог бы бежать в любой момент, не идя на риск, что через десять минут после его побега начнутся поиски.

Второй вариант — он был украден НКВД. Этот был еще наивнее. Если агентура НКВД следила за ним и знала такие подробности, что можно позвать к телефону и потом как-то заманить в машину, то она не могла не знать и того, что завтра он уезжает на фронт. Об этом говорилось открыто, и подготовка к отъезду большой партии людей не могла быть незамеченной. На фронте легко было бы его и убить, и украсть, если они этого хотели, во всяком случае, гораздо легче, чем везти живого человека через всю Германию.

Очень скоро общие догадки всего русского Берлина (Зыкова знали очень многие) сошлись на одном: его украли немцы у немцев, вероятнее всего Гестапо у Верховного Командования Армии, в ведении которого он находился.

Для доказательства этого можно было найти и основание.

Летом 1943 года Зыков со своей женой, русской артисткой из Белграда, ездил в Югославию. Там познакомился с очень многими сербами, между прочим говорят, и с представителями Драже Михайловича. Как человек умный и дальновидный он, может быть, и говорил с ними что-нибудь о совместной борьбе против большевизма, после крушения Германии. Это и могло стать известно Гестапо.

Когда этот вариант был принял всеми как единственно возможный, немцы сделали самое умное, что они могли сделать, — доверительно рассказывали очень многим, что арестован Зыков был действительно немецкой полицией, потому что она получила доказательства, что он является крупным сотрудником НКВД со специальными заданиями возглавить, стоя за кулисами, будущее Русское Освободительное Движение. Это объяснение и многими русскими потом рассматривалось тоже как вероятное…

В одной из провинциальных немецких газет летом 1946 года кто-то избывших заключенных в кацете около Нюрнберга вспоминал, как у них были расстреляны два русских офицера. Время, указанное им, и время ареста Зыкова совпадали. Какое-то внутреннее чувство подсказало мне, что это были они…

Летом 1943 года, наконец, представляется и мне возможность побывать на родине. Поездка сложная. На службе я получаю отпуск — еду в Варшаву разыскивать родственников, которые якобы вывезены туда из Киева на работу. Причина не очень уважительная, но при некоторой настойчивости и благо расположении начальства осуществить поездку оказалось возможным.

В Варшаве я оставлю свои документы у представителя нашей организации, получу от него другие и на другое имя и уже без ведома моего начальства как служащий строительной фирмы, ведущей восстановительные работы в самой России, поеду дальше. В областях, перешедших из управления Армии к Восточному министерству, немцы устраиваются всерьез и надолго. Создаются всевозможные фирмы для эксплуатации доставшегося добра, открываются какие-то закупочные конторы, строительные предприятия и даже филиалы каких-то кинематографических обществ. Технически поездка не представляет трудности — к этому времени уже множество народа пересекло туда и обратно бывшую советско-польскую границу. Ездили русские, ездили немцы и вообще иностранцы, не имеющие никакого отношения к армии. Ездили рабочие и артисты, журналисты стран-сателлитов и служащие Восточного министерства. Очень часто ездили большие группы русских людей из занятых немцами областей, их привозили в Германию, показывали для рекламы образцовые заводы и фабрики, крестьянские хозяйства, музеи и театры и везли обратно домой. Экскурсии эти продолжались обыкновенно от двух до трех недель.

Родственников у меня в Варшаве никаких, конечно, нет. Я задержусь там ровно столько, чтобы зайти на явочную квартиру, переменить документы и с первым же поездом двинуться дальше.

Настоящая цель поездки более интересна — восстановить прервавшуюся почему-то связь с некоторыми группами организации в самой России, информировать их о положении дел в «большой политике», а от них услышать о состоянии их работы, об их планах, намерениях и нуждах.

Незабываемые моменты последних сборов, торопливых встреч, напутствий и пожеланий друзей. Память перегружена адресами, именами и паролями… Наконец, поезд двигается на восток, на родину!