просьбой принять на себя лично руководство работами кандидата физических наук М. С. Садовской, дабы достигнуть положительного результата, который вы подвергли сомнению, или же доказать практически свою правоту».

— М-да!.. Итак, вы ознакомились с содержанием этого ко мне обращения. Несомненно, вас не может не интересовать мое мнение по этому вопросу. М-да!.. — Профессор заложил руки за спину и стал расхаживать по комнате. — Я должен сообщить вам, дорогая моя барышня, что хотя я и признаю себя неправым в отношении формы давешнего выступления и осмеливаюсь со всей стариковской искренностью просить у вас прощения, однако в отношении существа моих научных взглядов никаких изменений у меня не произошло. М-да!.. Не произошло.

Профессор осмотрел тоненькую напряженную фигуру Марины.

— Но я осмеливаюсь сообщить вам, уважаемая Марина Сергеевна, что форма адресованного мне обращения такова, что ставит меня в совершенно безвыходное положение. Какой ученый вправе отказаться от возможности доказать свою правоту! М-да… И вот, после зрелого размышления, взвесив все за и против, я пришёл к убеждению, что доказать бессмысленность и вредность проводимых вами работ, установить, наконец, непогрешимую и святую научную истину можно успешнее и беспристрастнее всего, руководя упомянутыми работами самому. Вот почему, дорогая моя барышня, я счел возможным уступить настойчивой просьбе министра.

— Василия Климентьевича?

— М-да!.. Василия Климентьезича.

Со стороны стадиона донесся рев толпы.

Марина так и потянулась к двери. Сердце стучало: Дима, профессор, сверхпроводимость, защита, провал, ринг, Молния, Дима, профессор, Василий Климентьевич…

— Я счел необходимым немедленно повидаться с вами, ибо не мыслю себе возможности дать положительный ответ, не познакомившись предварительно с вами. М-да!.. Мне сообщили, что вы здесь, и я счел за деловую необходимость приехать сюда.

— Вам — руководить? — в упор спросила Марина. — Но для этого надо верить!

Профессор сразу рассердился и зажевал челюстями:

— М-да!.. Я позволю себе выразить мнение, что в научные истины нельзя верить или не верить. Можно быть в них более или менее убежденным.

Снова загрохотал стадион.

— Что там за шум? — пожал плечами профессор. — Это мешает мне сосредоточиться, это рассеивает мое внимание.

Донесся голос репродуктора:

— В первом раунде преимущество присуждено Молнии!

— Ой! Что же это такое? — прошептала Марина.

— Виноват, простите… я не расслышал, — сказал Кленов.

— Ах нет, профессор, это я так!

— М-да!.. Ну, я продолжаю. Мне необходимо было увидеть вас. Прежде всего, повторяю, я осмелился бы просить вас извинить меня… Ну, я бы сказал, за излишнюю резкость во время выступления…

Дверь открылась. Показалась голова доктора:

— Послушайте, почтенный профессор! Я решил сбегать за вами. Там дерутся, а вы тут сидите!

— Милейший, я бы вас просил не нарушать нашей беседы.

— Послушайте, профессор! Там опять начинают. Я уже бегу.

— Ах, прекраснейший, но удивительно назойливый человек этот доктор! Итак, я продолжаю. Извините старика. Это необходимо для дальнейшего.

— Иван Алексеевич! Что вы? Я же…

Марина готова была заплакать, так ей вдруг стало жалко извиняющегося профессора, имя которого было ей знакомо с первого курса университета.

— Ну, вот… вот и увиделись… — Профессор сразу как-то размяк. — М-да!.. Встретились. Станем работать, чтобы показать человечеству… Что же делать! Надо испить чашу до дна…

Загрохотало все вокруг: потолок, стены, окна. Профессор поморщился. Марина украдкой щипала руку. Она снова стала сухой и напряженной:

— Профессор, я ценю ваш авторитет, но я… все же не могу согласиться с вашим мнением. Я решила добиться успеха, и я его добьюсь!

— М-да!.. Похвально, похвально! Упорство — двигатель науки. Я рассматриваю нашу с вами задачу, как задачу доказать человечеству… Я не говорю пока, что доказать! Мне это уже известно, вы ещё заблуждаетесь, но ответ мы получим в научных отчетах. М-да! Ну вот и увиделись… Вот… Что же я ещё хотел сказать?.. Что-то, несомненно, важное. Вы уж простите, припомнить не могу!

— Иван Алексеевич! Я рада, что мы будем вместе работать, честное слово! — Голос Марины перестал быть резким, в нем звучали совсем новые нотки. — Вы помните тогда, ночью, вы спрашивали о Матросове? Пойдемте посмотрим на него.

— Как это «посмотрим»? Простите, недослышал или не понял…

— Ну да, Иван Алексеевич, он здесь сейчас бьется.

— М-да!.. Не понимаю… — пожал плечами профессор.

Репродуктор громовым голосом возвестил о победе во втором раунде Матросова.

В неурочный час, когда пациента заведомо не могло быть дома, доктор Шварцман возился у двери квартиры Кленова. Ключ, сделанный по слепку, неумело снятому доктором, никак не хотел открывать замок.

— Может быть, вы думаете, доктор, что годитесь в грабители? — сам себе бормотал Шварцман. — Так ничего подобного!

И с этими словами он открыл дверь.

— Только для истории болезни, — утешал он себя, тихо входя в квартиру. — Нечто вроде рентгена.

Доктор снял пальто, вынул из кармана затрепанную книгу по криминалистике и связку отмычек, с помощью которых он рассчитывал открыть тайну профессора.

Итак, картина Левитана с изображением тихой речки…

Доктор стал ощупывать раму, стараясь найти отверстие для ключа. Но все получилось иначе, чем он рассчитывал. Шаря по раме, он задел кнопку, и картина сама со звоном откинулась.

— Кто сказал, что у взломщиков тяжелый труд? Оказывается, ничего подобного! Сейфы вежливо открываются сами собой.

Доктор пододвинул стул, уселся на него и стал выкладывать на столик, в который превратилась картина, содержимое сейфа.

— Представим себе, что это легкие, — рассуждал Шварцман, сняв пенсне и близоруко заглядывая в первую папку. Увидев там формулы, он отложил ее в сторону. — Нас интересует, — он отодвинул еще две папки, — не столько почки или печень, сколько сердце…

В руках у доктора оказалась изящная папка из японской соломки и приложенное к ней письмо, написанное по-русски, но, по-видимому, иностранцем.

Шварцман перелистал папку. Ему попались чьи-то рукописи, какая-то фотография, документы, кажется, на датском языке и вырезки из американских газет.

Шварцман озабоченно потер височки, где еще курчавились когда-то густые волосы, потом отыскал в книжном шкафу англо-русский словарь, не очень надеясь на свое знание языка. Перевести с датского он при всем желании не мог.