газеты. Сверху всего этого видно не было. Казалось только, что по ковру пробегают волны, как от ветра по полю.

Через несколько минут паролет приземлился. Выдвинув под каждой из кабин гигантские колеса, он едва коснулся ими земли и покатился по аэродрому, по огромным шахматным плитам бетонной дорожки.

Матросов искусно подвел свой гигантский корабль почти к самому барьеру, за которым толпился народ.

Этого момента никто не хотел пропустить, а потому многие захватили из дому складные стулья, табуретки, скамейки и даже лестницы. На этих своеобразных трибунах расположились люди: поодиночке, парами или гроздьями. Менее предусмотрительные ограничились самодельными перископами, сделанными из ручных зеркалец. Девушки были в лучшем положении, потому что поднимали над головой сумочки с зеркалами и смотрели вверх. Остальные вынуждены были довольствоваться сообщениями из передних рядов.

— Приземляется! Приземляется! Автомобиль начальника аэродрома за паролетом мчит!

— Это правительственная комиссия!

— Догнать не могут!

— Остановился! Остановился!

— Где? Где? Уберите голову! Девушка, что там у вас в зеркальце?

— Эй, товарищ на лестнице! Транслируйте, пожалуйста.

— Пропеллеры остановились!

— Ребята! Люк открывается! Честное слово, открывается!

— Товарищи, подсадите на минуточку!

— Нельзя же, лестница упадет.

— Товарищ, дайте постоять на вашей табуретке!

— Появился!

— Кто? Кто? Матросов?

— Спиной стоит — не видно! Ногой ступеньку ищет!

— Да ну, вот здорово-то!

— Гражданочка, дайте зеркальце, я вас за это подниму!

— Это Матросов. Улыбается! Ребята, улыбается! Вот парень!

— А в люке еще другой, с веснушками!

— Это Костин. Ишь как щурится!

Передние ряды засмеялись.

— Где Матросов? Где?

— Не видно! Исчез куда-то!

— Чего же вы смотрели?

— Да я смеялась! Куда же он делся?

— Его члены комиссии ищут! И начальник аэродрома!

— Это рыжий, у которого баки, как флаги?

— Оглядываются, руками разводят! Прозевали Матросова! Вот это парень! Прилетел и сбежал.

— Да он здесь, может быть!

— Да нету… Мне с лестницы-то видно!

Начальник аэродрома махнул сажённой рукой и загудел низким басом:

— Э! У Дмитрия всегда так. Верхолет… Удрал ведь, не догнали, черт ему в крыло! Такой герой, а людей стесняется. Прямо беда!

Кто-то запел песню побед — любимую песню советского народа. Но песня внезапно оборвалась. Легкий шепот шорохом растекался по толпе:

— Министр будет говорить!

На изуродованную снарядом кабину паролета поднялся невысокий коренастый человек в простой, военного покроя гимнастерке.

Министр стоял задумавшись и внимательно смотрел на толпу. Перед ним поставили маленький микрофон.

Министр начал говорить. Его тихий, неторопливый, немного глуховатый голос был слышен повсюду. Поэтому, а может быть оттого, что министр говорил простым, задушевным голосом, каждому казалось, что именно с ним он говорит, именно к нему обращается.

— Вот мы с вами, товарищи, пришли встречать наших героев, героев мирного стратосферного полета, утвердивших новое направление в развитии авиации, а встретили героев несколько иных.

Оратор замолчал, как бы обдумывая следующую фразу. Потом продолжал всё тем же ровным, неторопливым голосом:

— Много стран пролетели наши славные товарищи, много глаз обращено было вверх, много приветных слов на всех языках мира было сказано им. Все хотели помочь этому интересному полету, этому новому достижению цивилизации, знаменующему мирное использование атомной энергии. Но, товарищи, нашлись воздушные бандиты, принадлежность которых отказались признать все близлежащие страны, нашлись стратосферные пираты, — министр поднял руку, — которые, как коршуны, накинулись на наш мирный корабль.

Гул негодования пронесся по толпе.

Пронзая воздух рукой, министр продолжал:

— Многие сотни миллионов простых людей на Западе жаждут мира и не раз открыто выражали свою волю, боролись за мир, сдерживали своих правителей, в свое время сорвали, не допустили атомную войну. Но все еще есть там группы людей, есть в мире силы, которые хотят разжечь безумную войну, втянуть свои народы в пагубное столкновение с нами, с демократическим лагерем! Мы знаем, кому на руку будет новая война, кому принесет она барыши, а кому кровь и слезы. Им мало еще уроков прошлого! Снова хотят эти силы послать рабочих и крестьян складывать головы за сверхприбыли военных и промышленных концернов. Но мы скажем правителям этих стран: берегитесь огня, господа! Огонь сметет ваши крепости, ваши армии, ваши устои, господа капиталисты, и зажжет сердца всех трудящихся мира гневом и ненавистью к своим поработителям. Берегитесь огня, господа! Спрячьте подальше своих провокаторов, за которых вам рано или поздно придется нести ответ. Люди мира не потерпят поджигателей и выкинут их с нашей планеты вон!

Оратор замолчал, но долго звучали еще в толпе слова: «Выкинут с планеты вон!»

Расставшись с незнакомой девушкой, старик долго шел по галерейным тротуарам. В одном из переулков Арбата он вошел в ветхий дом, оставшийся здесь, словно памятник старины. Поднявшись по широкой, но изрядно потертой лестнице на третий этаж, он остановился перед дверью со старомодной дощечкой: «Заслуженный деятель науки профессор…» Старик открыл дверь и вошел в темную переднюю. Раздеваясь, обнаружил, что был без шляпы.

— М-да… — отрывисто произнес он, покачав головой.

Профессор жил в комнате, где властвовали и враждовали, как два противоположных начала, книги и картины.

Книгам удалось захватить все пространство внутри комнаты. Гигантские шкафы высились по стенам, как книжные крепости. Втиснутый между стенами стол полонен был книгами. Книги захватили и кресла и маленький шахматный столик. Они лежали всюду аккуратно связанными стопками. Книги владели и воздухом комнаты, наполняя его особым запахом учености, бумаги и старинных переплетов; они насыщали комнату, делали ее душной.

Картины хотели раздвинуть комнату и растворяли стену, на которой висели, в тихих печально- спокойных пейзажах. Они наполняли пространство свежим воздухом березовых рощ и мягким, просеянным