— Это где же, паря, ты его видел?

— В Америке. На съезд один ездил. Есть в Северной Америке каменистая пустыня Аризона. И место в ней есть — каньон Дьявола…

— Я говорил — черт, — вставил плотовщик.

— В ту пустыню тысячу лет назад упала с неба железная скала. Я купил у индейцев два ее маленьких осколка. Смотрел и воронку, что там осталась. С доброе она озеро, шириной больше версты. А глубина до ста сажен!

— Ого! — отозвался молодой таежник.

— Без пороха та скала взорвалась, как ударилась о землю, — продолжал Баков. — Летела она раз в пятьдесят быстрее, чем винтовочная пуля. Вся сила, которую скала в полете имела, сразу в тепло перешла.

— Известно, — сказал плотовщик. — Пуля в железо ударится — расплавится от тепла. Только, по- моему, это не скала была, а черт.

— А ты у черта рога щупал? — лукаво спросил Баков.

— Попадется, так и пощупаю, — ответил сибиряк.

— Больше версты воронка! — вдруг свистнул самый молодой из таежников, видимо, только теперь представивший величину кратера. — А какая в тайге сделалась воронка? Страсть охота поглядеть.

— Наверно, не меньше, чем в Аризоне.

Плотовщик долго молчал, приглядываясь к Бакову, потом пододвинулся к нему:

— Ученый, я вижу, ты, мил человек, — почтительно начал он. — Бечева, видать, сердцу твоему не под силу. Пошто бы тебе нам грамотой своей не пособить? Давай подрядись ко мне. Мы с тобой наперед плотов на шитике сплавимся. Страховую премию за овец мне схлопочешь?

Баков даже сел, забыв про сердце. Плыть вниз по Подкаменной Тунгуске, мимо места катастрофы в тайге?!

Баков способен был юношески увлекаться. И когда профессор «вспыхивал», как говорили его былые сотрудники, то уж не знал удержу. Сутками напролет сидел в лаборатории, и его оттуда порой выводили под руки. А если не было вдохновения, неделями мог валяться на диване, ленясь подойти к столу.

Поднявшись во весь рост, он оказался почти на голову выше кряжистого плотовщика.

— Схлопочу тебе премию, хозяин! — заверил Баков. — Схлопочу, ежели доставишь меня к месту, где взрыв произошел, ежели согласишься вместе со мной кратер посмотреть.

— Смотреть — смотри. А я, паря, для опасности в шитике тебя обожду.

Баков хохотал. Хлопая таежников по спинам, торопил своего нового спутника.

Плотовщика звали Егором Косых. Он дивился на неуемного ссыльного. Но и сам заразился его нетерпением. Поручив своим помощникам собирать разбитые плоты, он принялся снаряжать шитик, имевшийся на одном из плотов.

Через час Баков и Косых, простившись с ангарцами, поплыли вниз по Подкаменной Тунгуске.

Зашло солнце, наступили сумерки. Небо затянуло тучами, стал накрапывать дождь, а темноты все не было, и путники не останавливались.

— Что-то долго не темнеет, — удивился сибиряк, никогда не видавший белых ночей.

Остановились на привал, так и не дождавшись темноты.

— Тут уж, Михаил Иванович, твоя скала ни при чем, — сказал Косых, смотря на освещенные без солнца тучи. — Говорю тебе, черт.

Ночью пошел сильный дождь, но все равно было светло. Пораженный профессор отметил, что желтовато-зеленые, иногда розовые лучи пробиваются через слой дождевых туч.

На третьи сутки шитик достиг Ванавары.

Три домика фактории ютились на высоком берегу. Здесь путники встретили первых очевидцев катастрофы. Баков сидел с тунгусами на берегу, угощал их табаком, рассуждал об охоте, о погоде и постепенно подводил разговор к интересующему его предмету.

Но старый тунгус Илья Потапович Лючеткан, с коричневым морщинистым лицом и такими узенькими глазами, что они казались щелками, неожиданно сам заговорил об этом:

— Ой, жаркий ветер был, баё! Потом наши люди ходили в тайгу. Олени находили, дохлый, шерсть паленая… Видали: вода вверх сильно бьет. Много сажен… Пришли, рассказали. Потом очень кричали, корчились. Все сгорели, померли. Пойди, посмотри, баё. Ожогов не найдешь, однако.

Баков видел трупы несчастных, над которыми голосили старухи и начинал камлание шаман.

Старый, иссохший, в высокой шапке и в парке с цветными ленточками, он бил в бубен и кричал, что ослепительный Огды, бог огня и грома, сошел на землю и сжигает всех и вся невидимым огнем.

Глаза у шамана закатывались, он страшно вращал белками и бился о землю, пока на губах у него не выступила пена.

Собравшиеся в кружок тунгусы курили трубки и кивали.

— Говорю, черт, — сказал Косых и сплюнул.

Верный условию, он готов был ждать Бакова, который решил отправиться в тайгу. Плотовщик, которому почему-то полюбился ссыльный, пытался даже подрядить ему в провожатые тунгусов, но никто из них не согласился.

— Вот что, паря, — сказал тогда Косых. — Один в тайге пропадешь. Мне теперь черт не брат. Пошто бы и не посмотреть на этого ихнего Огды. Пойдем для опасности вместе, только слово дай, что премию мне схлопочешь.

Баков рад был товарищу.

Поговорив с тунгусами, решили не идти в тайгу пешком, а плыть в шитике по таежным речкам.

Место катастрофы находилось верстах в шестидесяти от Ванавары. Тунгусы помогли перетащить шитик волоком до бурной речки. Сплавляясь по ней, можно было, как они говорили, добраться до страшного места.

Тунгусы с жалостью смотрели на «отчаянных баё» и качали головами.

Шитик помчался по бурной воде, проскакивая между подбеленных пеной камней.

Вскоре Баков и Косых увидели небывалую картину. Тайга, где нет опушек и прогалин, где лиственницы растут одна подле другой на всем протяжении, эта тайга сколько хватал глаз была повалена, деревья вырваны с корнями, которые указывали на центр катастрофы.

Два дня плыли путники среди поваленной тайги. Баков подсчитал, что деревья вырваны на площади диаметром верст в сто двадцать, а если прибавить и вырванные на возвышениях, то площадь лесовала будет не меньше всей Московской губернии.

Косых дивился и угрюмо молчал. Один раз только сказал:

— Видать, паря, здешний дьявол будет поболе американского.

Баков и сам думал, что кратер в тайге, к которому они стремились, может действительно оказаться больше аризонского.

— Эх, Егор Егорыч! — с размаху ударил он таежника по плечу. — Теперь бы под мое начало экспедицию Императорской Академии Наук вызвать! Какой научной сенсацией была бы находка гигантского метеорита!

— Известно, — соглашался Косых.

— Я б тебя, отец, коллектором экспедиции назначил.

— Пошто ж не так? Можно и коллектором. Премию за овец схлопочем — и депешу в Петербург, в самую эту Академию.

— Как бы не так! — вздохнул и сразу ссутулился Баков. — Для академического начальства не существует больше профессора Бакова, который два года назад должен был баллотироваться в Академию. Есть политический ссыльный, у которого дочь жандармы убили на Обуховском и который… Э, да что там говорить! — и он махнул рукой.

Косых умел ни о чем не спрашивать и стал свертывать цигарки и для себя и для Михайлы Иваныча. Больше об этом не говорили. Баков прекрасно понимал, что ему суждено сейчас тянуть бечеву или наниматься к плотовщикам, а не возглавлять научные экспедиции.

И все-таки он оказался первым ученым, добравшимся до центра тунгусской катастрофы.