— Право, сэр… мне так трудно дышать…

Что-то шевельнулось в сердце сыщика.

— Я отвезу вас домой, — устало выговорил он.

Девочка перестала плакать.

— Пойдемте, — протянул руку сыщик.

Но девочка не поднималась.

Сыщик не мог больше ждать. Недовольный, он наклонился и одним движением поднял удивительно легкое тельце. Однако нести его было необыкновенно тяжело. Дул сшибающий с ног ветер. Луна, тоненькая и cлабая, беспомощно болталась в воздухе.

Сыщик не заметил, как слабеющие пальцы ребенка выпустили какую-то бумажку. Ветер тотчас подхватил ее и унес. Сыщик положил девочку на колени, и автомобиль двинулся.

Девочка порывисто дышала, иногда слабо вздрагивала.

Когда автомобиль проезжал по улице Стрэнд, мимо здания Городского суда, девочка перестала дышать.

В судорожно сжатом кулачке ее старый сыщик нащупал какой-то мягкий, видимо, фланелевый мешочек.

Он был пуст…

Василий Климентьевич Сергеев, приняв от Молнии строительство батареи сверхдальнего боя в Каракумах, оставил на монтаже орудий только самых нужных специалистов, всех остальных людей он отослал. Пришлось уехать и Наде.

В Москве она снова встретилась с Ксенией. Здесь, в большом городе, на людях, мрачное упадочное состояние, заставившее Ксению бежать из пустыни, прошло. Она обрадовалась подружке, бросилась ей на шею и долго плакала. Ксения рассказала, что о Дмитрии нет никаких вестей. Надя в свою очередь поведала все о Молнии. Ксения готова была ополчиться против черствого полковника, к тому же еще оказавшегося не на высоте, но тут выяснилось, что Надя больше всего удручена несчастьем и одиночеством Молнии, который все равно очень хороший…

Ксения поняла, что ей лучше всего не вмешиваться. Подруги решили, что они должны чем-то активно помогать стране в эти тяжелые дни.

Вечерний, залитый огнями город походил на опрокинутое ночное небо, где звезда самой последней величины горела, как первостепенная.

Ксения и Надя спешили. Идти было трудно. Ветер нестерпимо давящим грузом упирался в грудь, бил в лицо сплошным, фантастически растянутым, непрекращающимся ударом. Он захлестывал легкие разреженным воздухом, но кислорода все равно не хватало.

Говорить из-за ветра не удавалось. Девушки старались соблюдать все инструкции: дышать размеренно, считать до трех на вдох, до трех на выдох…

Люди пробирались вдоль освещенных прожекторами стен, держась за натянутые канаты, как на океанских пароходах во время шторма. На улицах было пусто и неприятно тихо.

Вдруг завыли сирены. Звук их, низкий и глубокий, выползал, казалось, из-под земли. Злобно подхваченный, заверченный ветром, он с каждой секундой становился все выше и пронзительнее. Наконец, перейдя в истерический визг, он достиг самой высокой ноты. По коже подирало, звук сверлил уши, давил мозг, сжимал сердце…

Надя обернулась к подруге и прошептала:

— Началось…

Ксения не слышала слов, но поняла и кивнула.

Вой постепенно спадал, глухо пропадая вдали.

Девушки остановились. Они смотрели друг на друга неподвижными, расширенными зрачками. Пальцам было больно от крепкого пожатия.

Где-то вдалеке завыли новые сирены.

— Сюда! — сказала Надя, и они повернули в подъезд.

Вестибюль был ярко освещен. На вешалках висело много пальто. Девушки торопливо разделись и мельком взглянули на себя в зеркало.

— Этот несносный ветер делает нас всех похожими на косматых ведьм! — сказала Надя, поправляя волосы.

По коридору шли молча. Дверь аудитории оказалась приоткрытой.

— Нет, доктор еще не пришел, — сказала Ксения.

Подруги едва успели войти в аудиторию и сесть около окна, как следом за ними вошел и доктор Шварцман. Он был непривычно серьезен и худ. Взойдя на кафедру, он оперся о нее рукой и оглядел своих слушателей.

— Атмосфера стала разреженной, — начал он. — Людьми овладела горная болезнь… То, что было прежде участью немногих, что прежде интересовало только академических ученых, стало делом всех. Вы, может быть, думаете, что медицина здесь бессильна? Ничего подобного! Для этого и организован новый институт. Он призван сейчас помочь слабым в течение значительного промежутка времени бороться с последствиями перехода в новые условия. Но без вас, товарищи, мы ничего не сможем сделать. Инициатива молодежи, ваша инициатива, товарищи комсомольцы, решает здесь все.

Доктор перешел к непосредственному инструктажу о помощи больным, слабым, задыхающимся. Он разложил на столе маски, приборы.

— Вы можете видеть… — начал он, указывая на них рукой.

В этот момент погас свет. Шварцман замолчал. Молчала и погруженная во тьму аудитория. Ксения быстро отдернула портьеру и взглянула в окно.

За окном, где минуту назад виднелось опрокинутое вниз звездное небо городских огней, было тоже темно.

Сзади слышался шепот:

— Если бы ты знала, Ксения, как я волнуюсь! Так волновались, наверное, только перед Октябрьской революцией.

— А по-моему, тогда совсем даже не волновались! — сказала громко Ксения. Голос ее прозвучал, как удар в тишине. Невидимая толпа зашуршала. Доктор откашлялся и продолжал:

— Вы могли бы увидеть здесь те несложные приборы, которыми следует научить пользоваться наиболее слабую часть населения…

Ксения глядела в окно.

На стекле отразился слабый отблеск света. Это внесли свечи. Гигантские вытянутые тени прыгали по стенам и потолку. Плохо освещенные лица соседей казались серыми. Только в глазах мелькали колеблющиеся огоньки свечей.