к фонтану. Зрение у него ослабло, иногда он подзывал девушек: «Скажи-ка, кто ты?» - «Ленио, дочь Мастрандони!» - «Подойди-ка поближе, я коснусь тебя! Ну, иди же, не бойся!» Девушка подавляла смех и подходила. Мой дедушка поднимал тогда руку точно до лица девушки и нежно ощупывал его, медленно и жадно. У него текли слёзы. «Почему ты плачешь, дедушка?» - спросил я его однажды. «Эх! Ты думаешь, что не о чем плакать, сынок, в то время как я вот-вот помру и оставлю на земле столько красивых девушек?» Зорба вздохнул.

- Ax! Бедный мой дедушка, - сказал он, - как я тебя сейчас понимаю! Я часто говорю себе: «Какое несчастье! По крайней мере, если бы все красивые женщины могли умереть в одно время со мной!» Но эти потаскухи будут жить, они будут вести красивую жизнь, мужчины будут их обнимать и целовать, а Зорба превратится в прах для того, чтобы они по нему ходили!

Он вытащил ещё несколько каштанов из огня и очистил их. Мы чокнулись. Долгое время мы так сидели не спеша, попивая, жуя, наподобие двух огромных кроликов, и слушали, как снаружи бушует море.

Поздним вечером мы молча сидели около жаровни. Я вновь ощущал, какое счастье могут дать обычные, скромные вещи: стакан вина, каштан, жалкая печка, шум моря! Ничего другого. И чтобы почувствовать, что всё это есть счастье, нужно только быть простым, непритязательным человеком.

- Сколько раз ты был женат, Зорба? - спросил я. Оба были немного пьяны, но не от того, что много выпили, а скорее от невыразимого счастья, наполнявшего нас. Мы всего лишь два эфемерных мотылька, уцепившиеся за поверхность земли и глубоко чувствующие жизнь каждый на свой лад. Мы стали друзьями, нашли удобный уголок на берегу моря, укрывшись за стенами из камыша, досок и пустых бочек; у нас вволю прекрасных вещей и съестного, мы ощущаем безмятежность, взаимную привязанность и чувствуем себя в безопасности.

Зорба меня не услышал, кто знает, по каким океанам блуждало его воображение. Протянув руку, я коснулся Зорбы кончиками пальцев:

- Сколько раз ты был женат, Зорба? - вновь спросил я его.

Он вздрогнул. На этот раз он услышал и, махнув своей большой рукой, ответил:

- О! Вот что тебя теперь интересует! Прежде всего, я мужчина. В своё время я тоже сделал большую глупость - так я называю женитьбу. И пусть все женатые люди мне простят. Итак, я совершил большую глупость, я женился.

- Хорошо, но всё же - сколько раз?

Зорба нервно почесал свою шею, на минуту задумался.

Сколько раз? - переспросил он. - Законным образом один раз, всего один раз. Полузаконно два. Незаконно тысячу, две тысячи, три тысячи раз. Неужели ты думаешь, что я считал?

- Расскажи немного, Зорба! Завтра воскресенье, мы побреемся, наденем красивую одежду и пойдём к мамаше Бубулине. Других дел у нас нет, поэтому мы можем посумерничать! Рассказывай же!

- Что рассказывать? Такие вещи не рассказывают, хозяин! Законное супружество не имеет вкуса, это блюдо без перца. О чём же рассказывать? Что нет никакого удовольствия сжимать друг друга в объятиях, когда святые благословляют вас со своих икон? В нашей деревне говорят: «Только краденое мясо имеет вкус». Твоя собственная жена - это не краденое мясо. Теперь о незаконных союзах, но как их все вспомнить? Разве петухи ведут счёт? Подумай-ка! Хотя, когда я был молод, у меня была мания срезать прядь волос от каждой женщины, с которой я спал. Поэтому у меня всегда с собой были ножницы. Даже когда я шёл в церковь, ножницы лежали у меня в кармане! Мы же мужчины, и никогда не знаем наперёд, что может произойти, не так ли? Итак, я собирал коллекцию локонов: в ней были чёрные, светлые, каштановые, иногда попадались с сединой. Насобирал целую подушечку. Да-да, подушечку, которую подкладывал под голову, когда спал; но только зимой, летом от неё было очень жарко! Спустя какое-то время это мне опротивело: подушка начала вонять и я её сжёг.

Зорба рассмеялся.

- Это была моя счётная книга, хозяин, - сказал он. - И она сгорела. Сначала я думал, что их будет не так много, а потом, когда увидел, что им нет конца, выбросил ножницы.

- Ну, а твои полузаконные браки, Зорба?

- Э!.. Эти, в них есть прелесть, - ответил он с усмешкой. - Ах, эти женщины славянки! Тысячу лет им прожить! Сколько свободы! Нет постоянного нытья: куда идёшь? Почему так поздно вернулся? Где ты ночевал? Они тебя ни о чём не спрашивают, и ты сам обходишься без вопросов. Свобода, так-то вот!

Зорба выпил свой стакан, потом очистил каштан. Он говорил, продолжая жевать.

- Были они у меня. Одну звали Софинька, а другую Нюся. С Софинькой я познакомился в одном посёлке близ Новороссийска. Стояла зима, всё было покрыто снегом, я шёл в поисках работы на одну из шахт и, проходя через этот посёлок, задержался. Было это в рыночный день и из всех близлежащих сёл съехались крестьяне, чтобы что-то купить или продать. В ту пору стояли ужасные холода и волчий голод, люди продавали всё, что имели, вплоть до своих икон, чтобы купить немного хлеба.

Итак, бродил я по рынку и увидел молодую крестьянку, которая спрыгнула с повозки, такая бой-баба, метра два ростом, с глазами синими, как море, и с таким задом… настоящая кобылица!.. Я просто остолбенел. «Ну, Зорба! - говорю я себе. - Погиб ты, бедняга!»

Я и пошёл за ней. Глядел на неё… ненасытным взглядом! Нужно было видеть её ягодицы, которые раскачивались, подобно пасхальным колоколам. «Зачем ходить в поисках работы на шахте, старина? - говорю я себе. - Ты идёшь по ложному пути, чёртов флюгер! Вот она - настоящая шахта: полезай-ка туда и пробивай штольни!»

Молодая крестьянка останавливается, торгуется, покупает охапку дров, поднимает её - какие руки, сказать невозможно! - и бросает в телегу. Она покупает немного хлеба и пять-шесть копчёных рыбок. «Сколько это стоит? - спрашивает. - Столько-то…» Тогда снимает золотую серёжку, чтобы заплатить. Тут я вскипел. Позволить женщине отдать свои серьги, украшения, душистое мыло, флакон духов… Если она всё это отдает, значит, мир гибнет! Это всё равно, что ощипать павлина. У тебя хватило бы духу ощипать павлина? Никогда! Нет-нет, пока ты жив, Зорба, этого не произойдёт. Я открыл свой кошелёк и заплатил. Это было в ту пору, когда рубли стали клочками бумаги. За сто драхм можно было купить мула, а за десять - женщину.

Итак, я уплатил. Молодка поворачивается и смотрит на меня краешком глаза. Потом берёт мою руку и хочет её поцеловать. Я же тяну руку назад. Что такое, не хватало, чтобы она меня приняла за старика! «Спасиба, спасиба», - восклицает она по-русски. И на тебе - одним прыжком вскакивает в свою телегу, берёт в руки вожжи и поднимает кнут. «Зорба, - говорю я себе тогда, - парень, она сейчас удерёт из-под самого носа, старина» и - одним махом я с ней рядом в повозке. Она ничего не сказала. Даже не взглянула на меня. Хлестнула коня кнутом, и мы поехали.

Дорогой я дал ей понять, что хочу взять её в жёны. Я едва знал несколько слов по-русски, но для этих дел нет нужды много говорить. Мы объяснились друг с другом с помощью глаз, рук, коленей. Короче, прибыли в деревню и остановились перед избой. Слезли с телеги. Крестьянка навалилась плечом, открыла ворота, и мы въехали. Выгрузили дрова во дворе, взяли рыбу и хлеб и вошли в комнату. Там возле погасшего очага сидела маленькая старушка. Она дрожала. Закутанная в какие-то мешки, тряпки, овечьи шкуры, она всё равно дрожала. Стоял такой холод, что ногти отваливались, даю тебе слово! Опустившись на колени, я бросил в печь хорошую охапку дров. Старушка с улыбкой смотрела на меня. Дочка сказала ей что-то, но я ничего не понял. Я разжёг огонь, старушка согрелась, и к ней понемногу вернулась жизнь.

Между тем молодая накрыла стол. Она принесла немного водки, мы выпили. Потом поставила самовар, заварила чай, мы поели и поделились со старушкой. После этого девушка быстро разобрала постель, постелила чистые простыни, зажгла лампаду перед иконой Богородицы и трижды перекрестилась. Затем она движением руки позвала меня, мы опустились на колени перед старушкой и поцеловали ей руку. Она положила свои костлявые руки на наши головы и что-то прошептала. Возможно, она нас благословила. «Спасиба, спасиба!» - поблагодарил я по-русски, и мы с молодой очутились в постели.