Милев Д. — молдавский писатель (1887–1944)
Мицишвили (Сирбиладзе) Н.И. — грузинский писатель (1894–1937) Нигмати Г. (Нигматуллин Г.А.) — татарский писатель, литературовед (1897–1938)
Никифоров Г.К. (1884–1937 или 1939)
Нуров Р.П. — дагестанский поэт и драматург (1889–1942)
Ойунский (Слепцов) П.А. — якутский писатель и политический деятель (1893–1939)
Петров П.П. (1892–1941)
Пильняк (Вогау) Б.А. (1894–1937)
Ручьев Б.А. — репрессирован в 1937 году, реабилитирован в 1957 году Сайфи В.К. — татарский писатель (1888–1938)
Свирин Н.Г. (1900–1944)
Сейфуллин С. — казахский писатель и общественный деятель (1894–1939)
Табидзе Т. Ю. (1895–1937)
Тагиров А.М. — башкирский писатель, государственный и общественный деятель (1890–1938)
Тачназаров О. — туркменский поэт и критик (1901–1942)
Третьяков С.М. (1892–1939)
Тулумбайский Г. (Шахнаметов Г.З.) — татарский писатель и литературовед (1900–1939)
Фарнион Коста (Фарниев КС.) — осетинский поэт и писатель (1908–1937)
Фефер И.С. (1900–1952)
ХарикИ.Д. (1898–1937)
Чанба С.Я. — абхазский писатель и государственный деятель (1886–1937)
Чаренц (Согомонян) Е.А. — армянский поэт и прозаик (1897–1937) Чарот (Кудзелька М.С.) — белорусский писатель (1896–1938) Эйдеманис (Эйдеман) Р.П. — латышский писатель и военный деятель (1895–1937)
Юлтый (Юлтыев) Д.И. — башкирский писатель и общественный деятель (1893–1938)
Ясенский Б. (1901–1941)
Яшвили П. (1895–1937; покончил с собой)
С СОВЕЩАТЕЛЬНЫМ ГОЛОСОМ:
Аросев А.Я. (1890–1938)
Берзин Ю. (1905–1938)
Беспалов И.М. (1900–1937)
Добродушии И.М. (1883–1953)
Дубинский И.В. — репрессирован в 1937 году, реабилитирован в 1956 году
Зорич А. (Локоть В.Т.) (1889–1937)
Литваков М.И. (1880–1939)
Луппол И.К. (1896–1943)
Маари Гурген (Аджемян Г.Г.) — репрессирован с 1936 года по 1947 год
и повторно с 1948 года по 1954 год
Мазнин Д.М. (псевд. Арсений Гранин) (1902–1938)
Медведев Г.С. — удмуртский писатель (1904–1938)
Нусинов И.М. (1889–1950)
Олейников Н.М. (1898–1942)
Ошаров М.И. (1894–1943)
Рихтер О. (Иоасс O.A.) — латышский писатель (1898–1938) Селивановский А.П. (1900–1938)
Семенко М.В. — украинский поэт (1892–1937)
Тарасов-Родионов А.И. (1885–1938)
Тогжанов Г.С. — казахский публицист и критик (1900–1937) Тотовенц B.C. — армянский писатель (1894–1937)
Чесноков Ф.М. — мордовский писатель (1886–1938)
СУМБУР ВМЕСТО МУЗЫКИ
Вместе с общим культурным ростом в нашей стране выросла потребность и в хорошей музыке. Никогда и нигде композиторы не имели перед собой такой благодарной аудитории. Народные массы ждут хороших песен, но также и хороших инструментальных произведений, хороших опер.
Некоторые театры, как новинку, как достижение, преподносят новой, выросшей культурно, советской публике оперу Шостаковича «Леди Макбет Мценского уезда». Услужливая музыкальная критика превозносит до небес оперу, создает ей громкую славу. Молодой композитор, вместо деловой и серьезной критики, которая могла бы помочь ему в дальнейшей работе, выслушивает только восторженные комплименты.
Слушателя с первой же минуты ошарашивает в опере нарочито нестройный сумбурный поток звуков. Обрывки мелодии, зачатки музыкальной фразы тонут, вырываются, снова исчезают в грохоте, скрежете и визге. Следить за этой «музыкой» трудно, запомнить ее невозможно.
Так в течение почти всей оперы. На сцене пение заменено криком. Если композитору случается попасть на дорожку простой и понятной мелодии, то он немедленно, словно испугавшись такой беды, бросается в дебри музыкального сумбура, местами превращающегося в какофонию.
Выразительность, которой требует слушатель, заменена бешеным ритмом. Музыкальный шум должен выразить страсть.
Это все не от бездарности композитора, не от его неумения в музыке выразить простые и сильные чувства. Это — музыка, умышленно сделанная «шиворот-навыворот» — так, чтобы ничего не напоминало классическую оперную музыку, ничего не было общего с симфоническими звучаниями, с простой, общедоступной музыкальной речью.
Это музыка, которая построена по тому же принципу отрицания оперы, по какому левацкое искусство вообще отрицает в театре простоту, реализм, понятность образа, естественное звучание слова. Это перенесение в оперу, в музыку наиболее отрицательных черт «мейерхольдовщины» в умноженном виде. Это левацкий сумбур вместо естественной человеческой музыки. Способность хорошей музыки захватывать массы приносится в жертву мелкобуржуазным формалистическим потугам, претензиям создать оригинальность приемами дешевого оригинальничанья. Это игра в заумные вещи, которая может кончиться очень плохо.
Опасность такого направления в советской музыке ясна. Левацкое уродство в опере растет из того же источника, что и левацкое уродство в живописи, в поэзии, в педагогике, в науке.
Мелкобуржуазное «новаторство» ведет к отрыву от подлинного искусства, науки, от подлинной литературы.
Автору «Леди Макбет Мценского уезда» пришлось заимствовать у джаза его нервозную, судорожную, припадочную музыку, чтобы придать «страсть» своим героям.
В то время как наша критика — в том числе и музыкальная — клянется именем реализма, сцена преподносит нам в творении Шостаковича грубейший натурализм. Однотонно, в зверином обличье представлены все — и купцы, и народ. Хищница-купчиха, дорвавшаяся путем убийств к богатству и власти, представлена в виде какой-то «жертвы» буржуазного общества. Бытовой повести Лескова навязан смысл, какого в ней нет.
И все это грубо, примитивно, вульгарно. Музыка крякает, ухает, пыхтит, задыхается, чтобы как можно натуральнее изобразить любовные сцены. И «любовь» размазана во всей опере в самой вульгарной форме. Купеческая двуспальная кровать занимает центральное место в оформлении. На ней разрешаются все «проблемы». В таком же грубо-натуралистическом стиле показана смерть от отравления, сечение почти на самой сцене.
Композитор, видимо, не поставил перед собой задачи прислушаться к тому, чего ждет, чего ищет в музыке советская аудитория. Он словно нарочно зашифровал свою музыку, перепутал все звучания в ней так, чтобы дошла его музыка только до потерявших здоровый вкус эстетов-формалистов. Он прошел мимо требований советской культуры изгнать грубость и дикость из всех углов советского быта. Это воспевание купеческой похотливости некоторые критики назвали сатирой. Ни о какой сатире здесь и речи не может
