эта уже была до Каверина глубоко и серьезно разработана Фединым в «Городах и годах». Нельзя этого же сказать о романе «Девять десятых судьбы» — в нем нет ни глубины, ни серьезности, соответствующей теме.

Моменты Октябрьского переворота в Петрограде описаны с большой подробностью, но без всякого подъема. Писатель явно не нашел красок. Зато личные мотивы не в меру разрослись и уклонились в незатейливую, а в своей любовной части — в наспех сколоченную авантюру. Старая закваска оказалась крепче: авантюра вылезла на авансцену, заслонив собой революцию.

…Что поучительного в этой истории? Ничего или почти ничего. Потому «почти», что из всего этого можно вывести только то заключение, что в революции не стоит надеяться на личную силу и лучше сразу объявить о своем прошлом и тем очистить себя перед лицом пролетариата.

…Революция дала много глубоких и захватывающих проблем, и если Каверину все же понадобилось придумывать и притягивать за волосы ситуации для сюжетности и для этого брать фоном Октябрьское восстание, то, по нашему мнению, это новое и убедительное доказательство социальной близорукости нашего писателя…Итак, первая вылазка Каверина из камерности в социальность окончилась неудачей: социальный роман не вышел, несмотря на значительность темы.

Б) Из статьи Б.Анибала (Прожектор. 1927. № 16.)

…«Девять десятых судьбы» — роман с переодеваньями, где героиня переодевается прапорщиком, где герой скрывает свое прошлое. Тут же участвует полагающийся по сюжету злодей, приводящий героя на край гибели, но все, как и следовало ожидать, кончается благополучно: злодей мертв, а герой и героиня, между прочим обладающая «сухим и мужественным голосом», целуются ко всеобщему удовольствию.

Роман развернут на фоне Октябрьской революции в Петрограде. Отдельные ее моменты даны удачно, но главное для Каверина, конечно, не революция, а необычайные приключения героя, для которого она служит таким благодарным фоном.

А) Из статьи А.Селивановского «Островитяне искусства».

(На литературном посту. 1928. № 12)

…Для значительной части гуманитарной интеллигенции переход на службу пролетариату означал необходимость зачеркнуть итоги предшествующей работы, переучиваться по-новому, заново обучаться неведомой прежде — марксистской — грамоте. Для советской страны казались излишними древнегреческий и латинский языки в школах. Марксизм начал свое победоносное наступление на социологические науки, в том числе и на лингвистику и теорию литературы. Квалифицированная гуманитарная интеллигенция почувствовала необходимость самообороны против марксизма, а такая самооборона, в частности, началась энергично в области лингвистики и теории литературы.

Если старшее поколение, обессиленное, выдохшееся, успокоившееся на пропыленных догматах традиционной школьной науки, пыталось только сохранить в неприкосновенности свои старые святыни, то поколение более молодое, еще не исчерпывающее своих жизненных сил, еще воинствующее, попыталось организовать контрудар. Так появился формализм — активная идеалистическая реакция против марксизма.

…В «Скандалисте» выведены две группы, представители двух поколений. К одной из них всецело применимо определение Ногина: они родились в одну эпоху, вскормлены другой и пытаются жить в третьей. Это более молодое поколение, во главе с теоретиком литературы и практиком кинематографа Виктором Некрыловым, родившееся в 19 веке, вскормленное буржуазным декадансом начала 20 века и пытающееся обосноваться в советской действительности. (…) Внимательное рассмотрение образа Некрылова позволяет сделать выводы, определяющие и подытоживающие роман. Некрылов — признанный вождь, учитель, убегающий от учеников, но постоянно их плодящий и ими окруженный… Если не открыто враждебный революционной эпохе, то, во всяком случае, бесконечно ей чуждый, — он пытается создать… оплот против эпохи, сохранить по отношению к последней и ироническую дистанцию.

…Он требует отказа от голого отрицания… он видит, что время оттесняет их со своих позиций… «Товарищи, больше нельзя отшучиваться. Мы хотели обшутить современность, а правыми оказались те, которые не шутили». В этих словах смысл философии всей, смысл «Скандалиста»…

Б) Из статьи А.Старчакова (Известия. 1929. 12мая)

Читатель знаком с В.Кавериным по его книгам «Девять десятых судьбы», «Конец хазы». «Вечера на Васильевском острове» приобретают для читателя несколько особый интерес. Новая книга — иронический показ определенной общественной группы. Это реакционное крыло науки, упорно игнорирующее советскую общественность, литературная богема, отгорженная от живой жизни, поглощенная интересами своей узкой группы. Распад, антиобщественное настроение этой среды Каверин сумел показать достаточно остро в своих «Вечерах».

Но Каверин и сам обломок того же мира. Будучи объективным, он среди масок своей книги не должен был бы забыть и самого себя. Его книга не столько художественное произведение, сколько документ:

не случайно на титульном листе «Вечеров» мы не находим обычных определений: «роман», «повесть» и т. д. Каверин не знает или не хочет знать иного мира, чем тот, который он изобразил в своих «Вечерах».

Это снижает значение его книги, низводит ее на уровень литературного пасквиля, как бы ни пытался отмежеваться от него Каверин.

В) Из статьи Фед. Иванова (Красная новь. 1929. № 5)

На первый взгляд это очень узко. Замкнутый, чрезвычайно специфический мирок ученых, занимающихся литературой, мирок, ограниченный рамками Ленинграда, является предметом изображения… Подчас живопись настолько портретна, что человек, причастный к литературной жизни последних лет, легко разгадает сходство литературных героев с действительностью. Особенно откровенна в этом смысле интерпретация основного героя произведения Виктора Некрылова. Здесь обнажается и не совсем привлекательная тенденция романа к сенсационной дешевке, к игре на склонности мещанской аудитории интересоваться закулисной стороной литературного быта.

Походит «Скандалист» Каверина на памфлет иронический, но не очень разящий, злой, но не очень точно направленный, памфлет без перспективы, без точно усвоенной цели, памфлет, в котором не столько ощущается разоблачение, сколько снисходительное сочувствие. Здесь одно очень характерно — необычайная узость художника…Роман с крохотной темой, очень близоруко рассмотренной, хочет выглядеть произведением значительным. «Скандалист» недаром является столь разорванным, капризно, почти конвульсивно построенным сооружением. Художник стремится создать иллюзию большого произведения, не имея для этого оснований.

…В «Скандалисте» многое идет от позы, ненужного выверта, своеобразной фетишизации литературной техники; но, внимательно всматриваясь, мы видим, что все это тяготеет к памфлету, к чисто внешней, грубо развлекательной тенденции романа. И в конечном счете все это оказывается накипью, которую можно снять. И тогда обнажается подводное и достаточно выразительное течение романа. Перед нами очень глубоко понятый образ лишнего человека. Опустошенные, бесцельные человеческие существования — вот настоящая и без всяких фокусов показанная драма, которая содержится в романе Каверина.

…Интерпретация лишнего человека дается в «Скандалисте» очень органически. От позы художник переходит к жесткой правде. Итак,

роман с внешностью хлесткого памфлета… оказывается романом о лишних людях. Подлинный смысл вещи, ее настоящее содержание раскрывается на фоне очень причудливой, пестрой и очень старательно размалеванной декорации… Драма лишних людей, драма разлагаемого мещанства находит в Каверине своего глубокого и проникновенного интерпретатора. Творчество художника с этой классовой трагедией теснейшим образом связано.

Г) Из статьи А.Бандеса (Книга и революция. 1929. № 5)

В книге В.Каверина изображена среда современной петербургской интеллигенции. Этим определением мы хотим сказать, что интеллигенты Каверина — люди весьма и весьма далекие от революции.