этом периоде понятно».
Война в представлении американцев приобрела иные очертания, они благословляли свою искусную дипломатию, сумевшую будто бы поставить на службу США королевскую Францию. Расчетливые руководители революции надеялись вести отныне боевые действия главным образом чужими руками, не без оснований полагая, что решающие схватки с Англией предстоят далеко за пределами Северной Америки и, следовательно, обойдут их страну стороной. Они не были совсем не правы. В Лондоне с появлением нового врага Франции были озабочены безопасностью самих Британских островов. Адмиралтейство смертельно боялось появления в отечественных водах соединенного франко-испанского флота, а посему озаботилось держать крупный флот в метрополии. В то же время для охраны британских островных владений в Вест- Индии перебрасывались войска, которые были взяты у Клинтона. Контуры этой стратегии не могли остаться тайной для американцев, и они, естественно, ожидали ослабления натиска врага.
В конгрессе правильно рассчитали, что Англия не сможет направить против США новые части регулярной армии, и отсюда сделали совершенно неправильный вывод, что можно пропустить мимо ушей настояния Вашингтона укреплять континентальную армию. Не придали также должного внимания угрозе Клинтона, о которой по долгу службы Вашингтон доложил конгрессу: отчаявшись получить подкрепление, английский командующий укрепился в Нью-Йорке и заявил, что «изменит характер войны, превратив ее в борьбу на истребление и уничтожение». Он разослал агентов по индейским племенам уговаривать краснокожих обрушиться на западную границу США, спланировал зимнюю кампанию в южных штатах и опустошительные набеги с кораблей королевского флота не только на побережье, но и по Гудзону.
Уже 4 июля 1778 года, своеобразно отмечая день американской независимости, английский полковник Батлер во главе индейцев вторгся в долину Вайоминг в Пенсильвании. Он устроил кровавую баню, сотни мирных жителей погибли. На глазах обезумевших семей мужчин бросали на кучи раскаленных углей и, придерживая вилами, заживо сжигали, отрезали головы, снимали скальпы. Очень скоро вся приграничная полоса стала ареной ужасающего кровопролития.
Континентальная армия не могла ничего поделать. Вашингтон привел ее вслед за Клинтоном к Нью- Йорку. Туда же подошла эскадра д'Эстэнга, прибывшая к американским берегам 8 июля. Логично было бы овладеть Нью-Йорком, сил, казалось, было достаточно — континентальная армия плюс четыре тысячи французских солдат, привезенных д'Эстэнгом. Но адмирал нашел, что его глубокосидящие корабли не войдут в гавань Нью-Йорка. Операция не состоялась. Тогда Вашингтон попытался очистить остров Ньюпорт, разгромив занимавший его сильный гарнизон. Соединенные американо-французские силы высадились на остров, но сражения не произошло. Д'Эстэнг, получив сообщение о подходе английского флота, торопливо погрузил своих солдат и отплыл. Тут разразился сильный шторм, потрепавший французскую эскадру. Д'Эстэнг заявил, что необходимо отремонтировать корабли, и укрылся в гавани Бостона. Затем он отплыл, не поставив в известность союзников о месте назначения. Вашингтон предположил — в Вест-Индию, ибо вслед за французским флотом из Нью-Йорка ушла английская эскадра, взявшая на борт пять тысяч солдат. Между тем шел уже ноябрь, и кампания континентальной армии 1778 года закончилась. Вашингтон расположился на зимние квартиры, заняв зигзагообразную линию протяженностью сто с небольшим километров к западу от района Нью-Йорка.
Первый опыт сотрудничества с французами оставил горький осадок. После неудачи на Ньюпорте около пяти тысяч ополченцев, обозлившись на союзников, разошлись по домам. Происходили стычки между американскими и французскими солдатами. Стороны обменивались острыми упреками. Вашингтон как мог сохранял дипломатическую выдержку, но в частном письме воскликнул: «От всего сердца хотел бы, чтобы у нас не было ни одного иностранного офицера, за исключением маркиза Лафайета!» Но даже пылкий маркиз терял терпение, на оскорбления своих соотечественников он отвечал колкостями, а Вашингтону пожаловался: «Я чувствую себя больше на войне в американских линиях, чем при приближении к английским линиям у Ньюпорта».
Трения трениями, а война продолжалась, и требовалось вынести безотлагательное решение, что предпринять на границе, где индейские племена, подстрекаемые англичанами, сделали жизнь совершенно нетерпимой. Радикальным решением было бы массированное вторжение в Канаду, овладение провинцией и ликвидация осиных гнезд, откуда совершались набеги. Лафайет был всецело «за» и составил подробный план — двенадцатитысячная армия захватит Детройт, Ниагару, Монреаль и т. д., а французский флот, поднявшись по реке Св. Лаврентия, поддержит ее. Лафайет считал, что, если вторжение возглавят французские офицеры, это поднимет местное население против англичан, и успех предприятия обеспечен. Себя он уже видел командующим победоносной армией.
Не согласовав план с Вашингтоном, он поспешил в Филадельфию, где очаровал конгресс блистательными перспективами нанесения смертельного удара врагу в Северной Америке. Политики пришли в восторг и высказались за операцию. Когда Лафайет явился к Вашингтону, главнокомандующий выслушал его внешне благожелательно. Но внутренне он пришел в ужас, особенно узнав, что конгресс считает необходимым обратиться в Версаль за помощью для овладения Канадой. В официальном письме конгрессу Вашингтон высказался против операции по чисто военным причинам. В конфиденциальном письме президенту конгресса Лоренсу он прибег к совершенно иной аргументации: «По мере того как маркиз развивал свой прожект, мне представилось, что идея была только его, но вовсе не невероятно, что она зародилась у французского кабинета и искусно замаскирована, чтобы ее легче приняли. Думаю, что на лицах некоторых в этой связи я читаю больше, чем незаинтересованное рвение. Надеюсь, что я ошибаюсь».
Идея действительно принадлежала только Лафайету, но подозрительный Вашингтон не поверил. Он указывал, что было бы безумием разрешить французам вновь укрепиться в Канаде, «связанной с ними узами крови, обычаев, религии и прежнего правления». В результате по достижении независимости США окажутся лицом к лицу с французской империей от Нью-Орлеана до Канады. И пусть конгресс не думает, что Франция остережется вновь толкнуть США в объятия Англии, ибо к тому времени Франция с союзной Испанией будут господствовать на море. «А на нашу долю останутся только недовольство, упреки и подчинение».
В заключение Вашингтон предостерег: «Людям очень свойственны крайности. Ненависть к Англии может подтолкнуть иных к чрезмерному доверию к Франции, особенно когда принимаются во внимание чувства благодарности. Такие люди не захотят поверить, что Франция способна действовать эгоистически... Однако история человечества дает всеобщий принцип — не следует доверять ни одной нации дальше ее собственных интересов. Ни один осмотрительный государственный деятель или политик не осмелится отклониться от него». Ситуация, понимал Вашингтон, конечно, щекотливая — Лоренс не мог придать огласке его конфиденциальное письмо, в то время как официальное послание конгрессу могло показаться неубедительным, особенно учитывая эмоции — кровь ежедневно погибавших под томагавками людей взывала об отмщении. Континентальную армию уже упрекали в бездеятельности.
Главнокомандующий нашел выход — он убедил горячо любимого Лафайета отправиться на родину. Искренний маркиз едва ли мог заподозрить коварство в предложениях Вашингтона, ибо они были продиктованы как заботой о государственном благе, так и вниманием к молодому человеку. «Если у вас есть мысль, дорогой маркиз, — отечески писал Вашингтон, — нанести визит (французскому) двору, Вашей даме и Вашим друзьям этой зимой, но Вы колеблетесь из-за экспедиции в Канаду, то дружба побуждает меня сказать — нет необходимости откладывать поездку». Вашингтон лукаво заверил честолюбивого Лафайета, что он принесет больше пользы в Европе, склоняя Испанию к вступлению в войну, чем занимаясь куда менее важными делами в США. Польщенный Лафайет отправился во Францию, осознавая ответственность своей миссии, а великая экспедиция в Канаду заглохла.
Генералу пришлось выехать в Филадельфию объясняться с конгрессом, почему он отказывается идти войной на Канаду рука об руку с войсками христианнейшего короля. В городе он провел около полутора месяцев и вдоволь налюбовался американским тылом. По улицам грохотали тяжелые кареты с ливрейными лакеями в напудренных париках на запятках, ежедневно давались балы, где вино лилось рекой, а столы ломились от яств. Вашингтон протирал глаза — он, видевший лишения на фронте, не мог поверить, что за спинами сражающихся купаются в роскоши. Генерала захваливали, таскали с одного бала на другой, по театрам, концертам, давали в его честь званые обеды. Кругом беспечная болтовня, политики по уши заняты светской жизнью, самые неотложные дела стоят. Высокий худой Вашингтон с изможденным лицом был явно неуместен в гостиных. Уже облик генерала напоминал — идет война, что, естественно, побуждало упитанных джентльменов отводить глаза и не вглядываться ему в лицо.
Он писал из Филадельфии: «Ничто, что я видел со дня приезда сюда, не изменило моего мнения о
