Аильчане ахали, старики хватались за бороды, старухи бормотали молитвы — в этом зловещем пламени, чудом возникшем на красной скале, им виделось недоброе предзнаменование.

Аил не спал всю ночь…

И утром не утихали разговоры и кривотолки о ночном таинственном огне на скале. Кто-то даже поехал к дряхлому мулле, который жил в соседнем аиле.

— Огонь на скале? Я и сам его видел, — важно сказал мулла. — Божественный огонь… Значит, эта скала — священное место. Молитесь создателю, и вас минуют несчастья.

И верующие потянулись к скале — начали там молиться, оставляли у подножия, на плоских камнях, жертвоприношения — куски вяленого мяса, сыр, боорсохи(Боорсоки — лепешки, жаренные на масло,). Две женщины, никогда не рожавшие, даже остались на ночь под этой скалой и молились до утра: авось, бог даст им детей.

В ту ночь — ночь костра — Торайым предупреждала Асана:

— Никому ни слова! Если скажешь, голову откручу. Клянись…

— Клянусь!

— Лучше клянись.

— Клянусь… Никому не скажу, если даже проживу на свете сто лет,

— Смотри! — пригрозила она.

Но Асан не выдержал. Мать его тоже собралась к скале, начала жарить боорсоки. Асану стало смешно, и он сказал матери:

— Молиться пойдешь? А чего там молиться? Знаешь, кто зажёг огонь в пещере?

— Кто?

— Сарыкыз!

— О-о, не говори такое!..

— Да я же с ней был. Сам дрова в тугае собирал,

А вы: «Огонь аллаха!» Поверили мулле… А костер зажгла Сарыкыз!

Женщина понесла эту весть по аилу, но её рассказу не поверили — аильчане продолжали молиться у скалы.

Торайым не ожидала, что её забава примет такой оборот: «Вот те на, открыла священное место!» И она решила привести это дело к желательному ей концу. Она снова натаскала к пещере сушняка, и, когда в один из праздников богомольцы пришли к скале, выложили жертвоприношения, она разожгла костер, выскочила из пещеры и заплясала на узкой площадке. Вначале ошеломленные, а потом возмущённые богомольцы долго бегали вокруг скалы, потрясая кулаками. Вернувшись в аил, они пожаловались мельнику:

— Приструните свою дочь! Она что, считает нас глупыми?

— Провела вас? — смеялся мельник. — Значит, верно, считает… Вы к ней не приставайте!

С той поры пещера на красной скале стала называться «пещерой Сарыкыз».

Сеил, как и все аильчане, хорошо знала о строптивом характере Сарыкыз, поэтому она не стала с ней спорить — бесполезно, ещё хуже сделаешь. Она шла домой и думала: что же предпринять, не ждать же завтрашнего утра?.. У самого дома ей повстречалась соседка Урия, близкая приятельница.

— Что, уже смолола? Так быстро? — удивилась Урия.

— Где там смелешь! — не сдержала раздражения Сеил. — Если на мельнице эта сорвиголова…

— Тише! — засмеялась Урия и с шутливой опаской оглянулась. — Вдруг кто услышит, донесет мельнику, тогда к нему не являйся.

— И что с ней делать! — вздохнула Сеил, опуская на землю мешок.

— Хочешь, я упрошу её смолоть,

— Как бы не так! Она упряма, точно старая ишачиха.

— А я знаю её душу, — улыбалась Урия. — Одна знаю!

— Попробуй!..

Урия была известна в аиле не менее, чем Сарыкыз; только слава её была совсем иная — её уважали, считали женщиной деловитой, разумной. Старики — хотя она была в два раза моложе своего мужа — относились к ней с почтением, потому что она была женой председателя колхоза — видного и всеми уважаемого человека, а молодые ценили её за живой, веселый нрав, за отзывчивую натуру. С каждым человеком она легко находила общий язык, проявляла горячее участие — помогала советами, а иногда и делами. В аиле не было такого жениха и такой невесты, которые не обращались бы к ней за помощью. Она передавала приветы и записки, устраивала свидания и участвовала в сватовстве. Правда, не всегда её хлопоты кончались добром, но, несмотря на это, все джигиты и девушки шли к ней потолковать о своих сердечных тайнах, излить свою душу.

Урия пришла на мельницу и, оживленная, спросила с порога:

— Как дела, чон кыз?

Дочь мельника по-прежнему сидела на полке в позе оракула. Она протянула перед собой правую руку и выставила кверху большой палец: мол, дела идут отлично.

— Слезай со своего трона, — дружелюбно сказала Урия. — Я принесла тебе хорошую весть.

— Еще бы принесла плохую!

— Правда, хорошую…

Торайым легко спрыгнула на широкие — из горбылей — половицы.

— Какая весть? Говори!

Урия подмигнула ей, будто подруга, готовящаяся сообщить что-то по секрету.

— Один джигит… Он велел передать… Он из аила Тегерек.

Торайым прямо глянула в глаза Урие:

— Что передать?

— Ну, что передают девушкам…

— Чего же он сам не скажет?

— Не смеет… — Урия понизила голос до шепота.—

Он влюблен в тебя.

Торайым остро сощурила глаза, она поняла, что Урия все это придумала и, как часто подобное водится, разыгрывает ее, и выразила подчеркнутое изумление:

— Неужели правда?

— Конечно.

— Ах, джигит!..

Вдруг она звонко засмеялась и повалилась спиной на мешки; смеялась она до слез, всплескивая руками.

— Хватит, чон кыз! Я открываю тайну человека, а ты смеёшься. Давай серьезно поговорим.

— А какой он из себя? — принимая игру, спросила Торайым.

— Такой… Очень красивый… Чернявый…

— У нас все чер-ня-вые.

— Этот особенно чернявый. Месяц назад видел тебя… И голову потерял.

— Фи! Если бы рыжий!

— Можно покрасить!

— Ладно! Так ты хочешь, чтобы мы встретились?

— Для этого и пришла… А кем он работает в районе, в какой-то конторе… Вот забыла…

— Ну-у… Кого не люблю, так это конторских писак. Всю жизнь сидят на месте, как наседки.

— Такого джигита в нашей округе не найдешь!

— Не найдешь!.. — Торайым насмешливо скривила губы.

Она резко поднялась — ей надоело играть невесту, в которую влюбился таинственный жених, и она сделала суровое лицо.

— Довольно, Урия! Зачем голову морочить? Сразу бы и сказала… Пришла просить, чтобы я смолола зерно этой бригадирше.

— Откуда ты знаешь?

Урия уже надеялась, что растрогала, расположила к себе дочь мельника и та, отзываясь на добро