одновременно выкрикнул: — Становись!
Митя, как самый высокий, пристроился к майору слева, к нему подстроились по росту, долго менялись местами остальные,
— В трех соснах запутались, молодцы, — сказал майор и, скомандовав «смирно», вышел на середину перед строем. — Перекличка… Андреев… Дмитрий… — Он посмотрел на ребят поверх бумаги, которую держал в руках.
— Здесь, — ответил самый высокий.
— Надо отвечать: «Я».
— Я, — повторил Андреев,
— Вот так лучше…
Из толпы выбежали двое: худенький, стройный парнишка, совсем подросток, и с ним девушка. Они держались за руки, В свободной руке у паренька была спортивная сумка.
— С супружницами не берут! — закричали с левого фланга.
Толпа и строй оживились.
Майор оглянулся. Двое стояли между гудящей толпой и шеренгой. Паренёк обнял девушку, покружил, поставил на землю, взял её лицо в ладони, поцеловал и, повернув её за плечи, слегка подтолкнул к толпе, а сам побежал в строй. Майор проводил его взглядом.
— Васильев.
— Присутствует…
— Отвечайте как положено,
— Я!
— Сметанин… Сергей!.. — выкрикнул майор,
— Я, — сказал Сергей.
— Ярцев… Валентин…
— Я, — сказал тот, что прибежал последним.
Сметанин посмотрел на неестественно веселое, побледневшее лицо Ярцева, и чувства, которые он пытался скрыть, мгновенно передались Сергею. Он представил, что его провожает Лена, что он расстаётся с ней на три года, что это она стоит потерянная, заплаканная среди чужих людей. Сергею показалось, будто он давно знает этого Валентина и дружен с ним.
Валя Ярцев родился, когда его отцу было сорок, а матери — тридцать восемь лет. Сестра была старше его на целую вечность — на двадцать лет. Отец, мать, сестра — все работали на опытном заводе при одном из институтов. Отец был слесарем, каких немного. Рабочих такой квалификации называют профессорами. Иногда замыслы целой лаборатории держатся на умении одного рабочего воплотить чужую мысль во что-то вещественное. Обычно к нему приходили с приблизительными чертежами и иногда толково, а иногда путано объясняли, что требуется сработать. Случаи, когда он не мог выполнить заказ, были редки. Но с годами всё больше и больше росло в нем чувство досады оттого, что он сам не умеет придумывать эти чертежики. Несколько раз он пытался взяться за высшую математику, но одолеть уже не мог. Друзья недоумевали: зачем такому мастеру заниматься не своим делом? Наконец, он сам понял, что из его учёбы толка нет, и решил: учиться будет сын.
Ах, как любил он сына, с того самого дня, когда принесли они с женой крошечное существо — мальчика! — из роддома, не домой, а в подвал бомбоубежища. Все умиляло его в сыне: пухленькие ручки и ножки, агуканье, первые зубки. На заводе приходилось и ночевать. Война разгулялась по всему миру: под Смоленском погиб его брат, в Керчи — муж дочери. А в квартире старого дома на Крестьянской заставе ползал по дивану мальчишка, едва держа головёнку.
Дочь второй раз замуж так и не вышла — Вальку воспитывали втроем. Каждую субботу вечером собирались и говорили о его отметках: классная руководительница — женщина неплохая, но Вале уделяет мало внимания… математичка поставила тройку за контрольную, а не решён всего один пример… В школу ходила сестра Вальки Ярцева, и её характера побаивались и завуч и директор. Учился Валентин в общем неплохо; ожидали серебряной медали, но вдруг в десятом классе он заявил, что хочет жениться на соседской девчонке Светке Малышевой, толстенькой и круглоглазой. И хотя Валька уступил настояниям родителей, окончил десять классов, но, едва получив аттестат с двумя тройками, по химии и биологии, ударился в самостоятельную жизнь — пошёл работать на завод, на отцовский опытный завод.
Отцу стыдно было глаза на людей поднять: говорил, сын станет инженером, учёным, а он ученик слесаря Ваньки Лепихина, который и слесарь-то — так себе, больше языком… Стыдно… Но жениться все- таки Валька не успел… Правда (в отместку, что ли?) запретил себя провожать родителям… Отец с матерью приехали на призывной пункт, но стояли в стороне, мать плакала…
Майор откашлялся, тщательно сложил список, подошёл вплотную к шеренге и строго спросил:
— Водку, надеюсь, не прихватили?
— От нее, заразы, одни беды, — хохотнул Градов, краснощёкий здоровяк, стоявший рядом с Сергеем.
— Вот вы, — кивнул на него майор, — покажите ваши вещи!.. Бывает, склад винный волокут… Приходится ликвидировать…
Градов, добродушно улыбаясь, открыл чемоданчик.
Рассвело. Погасли фонари. В воздухе засновали редкие снежинки. Подошла машина, крытая полуторка. Глухо забренчали гитары, женские голоса надсадно и недружно затянули «Подмосковные вечера».
Шеренга призывников снова смешалась с толпой.
— Товарищи призывники! По машинам! — закричал майор.
— Как дышится? — спросил Алёша, сильно хлопая Сметанина по плечу.
— Нормально, — ответил Сергей.
Оттого, что он хотел сказать это небрежно, а получилось натянуто и сквозь зубы, оттого, что Алёша усмехнулся, он ощутил томительное сожаление о своей судьбе и зависть к остающимся.
В кузове машины были положены поперек оструганные доски. Сергей залез одним из первых и забился в угол.
Дурманно пахло бензином. Было холодно.
— Не баловать, — подходя к машине, сказал майор и погрозил пальцем, — и не курить! Ты старший, — кивнул он Андрееву.
Машина развернулась и медленно поехала сквозь толпу. Замелькали кричащие, смеющиеся, плачущие лица. Шофёр дал газ.
Миновали окраину. Запестрели старые и новые дома, вывески, люди, мелькнула между домами рубиновая буква «М».
— Спеть, что ли? — сказал Градов и, откинув голову, завел чисто и высоко:
Его голос, протяжность песни словно увеличивали и сводили воедино чувства, вызываемые томительным ожиданием неизведанной жизни, от которых хотелось отмахнуться вином, беспечностью, лихостью.
— Ты с кем прощался? — спросил Сметанин Ярцева.
— Так… Знакомая…
Через центр машина выбралась к противоположной окраине Москвы и остановилась у кирпичного
