Над рингом вспыхнул яркий свет. Под канаты подлезли боксеры веса «пера» – молодой, упитанный немец с вздыбленными щеткой волосами и длинноносый, сухощавый чех. Бойцы поклонились публике и разошлись по своим углам, где уже стояли их секунданты.

На груди у секундантов, как и на трусах бойцов, были нашиты национальные флажки. Гитлеровцы с подчеркнутой щепетильностью разыгрывали ритуал международных матчей. Они объявили точный вес боксеров, состав «нейтральных» судей, количество раундов и предложили секундантам проверить перчатки и бинты противников. Только после этого прозвучал гонг и раздались глухие удары.

Немец оказался более тренированным, нежели чех. Он быстро сбил противнику дыхание и, тесня к канатам, под одобрительные возгласы зрителей принялся месить его кулаками, как месят податливое тесто.

Нина вынуждена была подняться на цыпочки, чтобы разглядеть уже окровавленное, искаженное страдальческой гримасой лицо чеха. Раньше она очень любила посещать матчи бокса на своих стадионах, но этот бой у нее вызвал только отвращение. Как ненавистны были ей эти орущие, покрасневшие от возбуждения морды, тяжелые челюсти, квадратные подбородки!

Она не видела, как упал чех, слышала только, как судья неторопливо отсчитывает секунды.

Зал взвыл от восторга, когда вверх был вскинут кожаный кулак взъерошенного победителя-немца. Никого не смущало явное несоответствие сил противников. Гитлеровцы расчетливо подтасовали пары. Таково было назначение вечера. Цель оправдывала средства – сегодня демонстрировалась сила немецкой воли и кулака.

Потом дрались новые пары.

Нина больше не смотрела на ринг. Изнывая от волнения, она следила лишь за вздрагивавшими стрелками часов. Было уже без трех минут восемь. До взрыва оставалось сорок три минуты.

«Почему они не выводят Степу? Неужели его покажут последним? Скорей бы!.. Почему медлят там… скорей!» – хотелось ей крикнуть.

В девятом часу зал вновь разразился восторженным воем и приветственными хлопками очередному победителю. Стоявшая рядом с Ниной девушка толкнула ее локтем и, шепнув: «Пора» – начала двигаться к выходу. Нине очень хотелось немедля покинуть этот зал, но она вцепилась в деревянную спинку скамейки, пересилила страх, удержала себя: «Нет-нет… Еще хоть немного. Сейчас выйдет Степа».

Наконец разговоры и шум как-то разом оборвались. Зал притих. Два автоматчика подвели к рингу Восьмеркина и пропустили его под канаты. Он был босым, в трусах и полосатой матросской тельняшке. Даже кисти рук никто не перебинтовал моряку. Хмуро взглянув в зал, он с угрюмым недовольством уселся на круглый табурет в углу ринга.

Сразу же за ним на сцене появился Ворбс. Его бедра обтягивали трусы коричневой шерсти, белая майка с голубым вырезом выгодно выделяла мощный торс и тугую выпуклость литых мышц.

Ворбс, как утомленный славой чемпион, небрежно приветствовал публику поднятым над головой кожаным кулаком. И зал ответил ему продолжительными аплодисментами.

На креслах заерзали, зрители задних рядов приподняли головы, боясь пропустить хотя бы малейшую подробность столь необычной встречи.

Ворбс с легкостью, не свойственной его весу, перемахнул через канаты. Он качнулся на ринге, разминаясь и перебирая ногами, как застоявшийся скакун, начал растирать подошвами мягких ботинок крошки канифоли, услужливо подсунутые на фанерном листе секундантами.

Восьмеркин только здесь понял, что готовилось ему.

«Ну, погоди ж, лопоносый! – едва сдерживая нараставшую злобу, думал он. – Забаву для своих устроили. Хотите, чтобы русские проклинали, а эти радовались?.. Не буду надевать перчатки, а голыми руками схвачу и придушу этого гада. Нет, не позволят, – одумался он. – Много их. В двадцать рук схватят. И от боя не откажешься: трусом объявят, весь флот опозорю».

Ворбс, разминая кожу новых коричневых перчаток, с таким гулом хлопнул кулак о кулак, что кто-то с подхалимской визгливостью хихикнул, и один из гитлеровцев серьезным тоном пояснил:

– Вилли чистит ноготки!

Зал поддержал остряка раскатистым смехом.

Восьмеркин еще больше нахмурился и так стиснул зубы, что скулы его обострились. Он был одинок среди гогочущего стада мучителей.

– Куражится, – с ненавистью глядя на кокетничающего своими мускулами Ворбса, бормотал про себя Восьмеркин. – Старый фокус! Меня не запугаешь.

Когда вышел на ринг судья, один из весельчаков, сидевших в первых рядах, заметил:

– А где же секунданты русского? Куда они попрятались? Нельзя же конвоирам… Они пугают Вилли.

И снова грохнул смех.

Судья, видя, что шутки развеселившегося зала начальством принимаются с благосклонной улыбкой, состроил серьезную физиономию и, сперва по-немецки, а потом на ломано-русском языке осведомился: не желает ли кто из крымчан, присутствующих в зале, быть секундантом у соотечественника?

В зале поняли тонкую игру судьи и, хихикая, стали оборачиваться в сторону гостей. Там среди приглашенных сидели два бородатых татарина и русский начальник полицаев. Гости растерянно приподнялись, не понимая, надо ли выполнять волю хозяев или протестующе замахать руками?

И вот в это время в дальнем конце зала раздался громкий и ясный девичий голос:

– Я буду секундантом!

Сотни голов повернулись в сторону голоса: кто осмелился? кто такая?

Находчивый судья сделал широкий пригласительный жест:

– Пожалюста, мадам!