В ноябре войска Советской Армии, наступавшие между Днепром и Сивашем, неожиданным маневром ворвались на Перекопский перешеек, захватили Турецкий вал и прочно закрыли все сухопутные выходы из Крыма.

Для оккупантов, засевших в Крыму, гул этой стремительной атаки прозвучал как стук захлопнувшейся мышеловки. С полуострова они могли уйти только морем, либо перелететь на самолетах.

Положение оккупационных войск было трудным, а из Берлина требовали во что бы то ни стало удерживать Крым. Далеко выдвинутый в море полуостров прикрывал тылы и фланги фашистских армий, заменял собой десятки совершеннейших авианосцев. С крымских аэродромов близки были все важнейшие порты Черного моря. Правда, настойчивые требования ставки поддерживались не только словами и угрозами, в Крым на кораблях прибывали новые войска, танки, пушки и боезапасы.

Оккупантам надо было прочнее обосновываться на зиму: наращивать укрепления, опоясываться новыми рядами надолб, противотанковых рвов и колючей проволоки. А главное – избавиться от внутренней опасности, грозящей из глубины гор и лесов. Партизаны не только затрудняли передвижение частей и держали в постоянном страхе солдат, но, в случае нового наступления советского флота и армии, могли оказаться грозной силой, способной прервать связь и расчленить отдельные гарнизоны.

Фашистское командование уже посылало целые дивизии для прочесывания лесов. Партизан вытесняли из обжитых мест, разоряли их склады, сжигали лагери, но выловить всех не могли. Они, словно призраки, растворялись в горах, а потом опять заполняли леса и с еще большей дерзостью принимались за старое: по оккупантам стреляли кусты, камни, бугры и расщелины. Фашистов поджидали завалы, мины, волчьи ямы. Каждый день то взлетал на воздух мост, то исчезал патруль, то горели здания полицаев и жандармерии.

Внутри, казалось полностью покоренного, полуострова продолжалась нескончаемая война с населением.

Чтобы обезопасить себя окончательно, требовалось бросить на борьбу с партизанами крупные силы с танками, горными пушками, минометами и авиацией. Нельзя было держать за спиной целую армию мстителей.

Партизаны, ободренные победами Советской Армии, тоже готовились к последним боям: приводили в порядок оружие, строили укрепления, обучались действовать большими отрядами.

Во всем Крыму ощущалась напряженная тишина, какая бывает только перед грозой.

Но вот с разных мест начали поступать вести о подготовке фашистских войск к большой облаве, об окружении лесов, о продвижении в горы мотомеханизированных частей. Силы явно были неравными. Партизаны поспешно начали зарывать в землю, замуровывать в пещеры запасы продовольствия и готовить новые лагери в глубине гор, в расщелинах неприступных круч.

В пещере Калужского ничего не знали о надвигавшейся опасности. Все мужчины были заняты перевооружением «Дельфина» и ремонтом трофейного катера. Одновременно шло и обучение. Восьмеркин с Чупчуренко под руководством боцмана постигали тонкости профессии рулевых и готовились стать комендорами на скорострельной пушке, а Чижеев, Витя и Тремихач разбирали, смазывали и заново собирали механизмы фашистского торпедного катера.

Катя занималась хозяйством, Калужский же возился с боезапасом, с оружием и нес радиовахты.

В дежурный час он принял по радио неожиданную шифровку. Штаб приказывал командиру пещерной группы немедленно прибыть на «Дельфине» к скале Отшельника. Запрашивать разъяснения запрещалось: фашисты могли запеленговать район действия пещерной рации.

– Пароль – два зеленых. Отзыв – один белый, – бормотал Калужский, разглядывая карту и лоцию собственного составления. – Странное рандеву.

– Все очень кстати, – сказал Тремихач. – Нам не мешает испытать механизмы утяжеленного «Дельфина». Боюсь, что пушка и новый пулемет изменили его центр тяжести.

Перед выходом в море Клецко всегда бывал в несколько приподнятом настроении.

– Механиками, по случаю испытаний, Виктор Михайлович и Чижеев пойдут, – сказал он. – Комендорами – Чупчуренко с Витей. Восьмеркин по росту не подходит. Пусть дождется, когда крейсер для него построят. Назначаю Восьмеркина главным по охране, наблюдению и сигнализации.

Восьмеркину, конечно, не хотелось оставаться на берегу, но мысль, что и Катя будет с ним, несколько его утешила.

Проводив катерников, он поднялся на верхнюю галерею, раздвинул щиты, предохраняющие пещеру от ветра, и выбрался на наблюдательную площадку, где за расколотой глыбой сидела на самодельной скамье Катя. Она наблюдала в бинокль за морем.

Степан подсел рядом и вгляделся:

– Эх, на каком ходу идут! Вот нам бы так…

И больше моряк ничего не мог придумать для задушевного разговора. Он только осмелился предложить Кате половину своего реглана. Девушка озябла на ветру и с удовольствием укрылась под широкой меховой полой.

Они сидели рядом так тесно, что у Восьмеркина сердце замирало. Вот этак, молча, он готов был просидеть целую ночь, лишь бы плечом своим ощущать рядом мягкое девичье плечо.

Девушка первая прервала молчание.

– О чем вы так размечатлись, Степа?

– О разном думаю… О будущем, – тихо ответил Восьмеркин, продолжая напряженно смотреть перед собой, хотя катер давно уже исчез в темноте.

– А что вы намерены делать после войны?

– Женюсь, – вдруг выпалил он и замер, пораженный собственной храбростью.

Ответ был столь неожиданным, что девушка не могла не рассмеяться.

– Ну, если это у вас главное в мечтах, то вы очень быстро достигнете своей цели, – заверила она и,