«Да, Крым нам не годится, – рассуждал про себя мичман. – Можно двигаться лишь на восток, к Тамани или Кавказу. Других путей для нас нет».

Склонявшееся на запад солнце слепило глаза. От зноя на одежде выступила соль. Восьмеркин с Чижеевым хотели было снять с себя тельняшки, чтобы на свободе позагорать, но Клецко погрозил им кулаком:

– Не сметь! Обгорите.

Друзья уселись рядом под тень паруса. Сеня шепнул Восьмеркину:

– Я ночью катер-торпеду видел. Помнишь, модель у Тремихача? Точная копия!

– Не к добру, Сеня, когда на вахте сны видят: к карцеру или к отсидке на гауптвахте.

– Да не во сне, вот чудак! Наяву, самый настоящий катер.

– А почему мичману не доложил?

– Он же, вроде тебя, не поверит и придерется: «На вахте, мол, что-то вам сны часто показывают. Чепуху всякую видите».

– Тогда к чему ты все?

– А к тому, что берег, наверное, близко. Скоро за нами «мессеры» гоняться будут. Лучше было бы на север идти, к партизанам…

И, как бы в подтверждение его слов, раздался предостерегающий голос боцмана:

– Слева гидросамолет!.. Вали мачту, ложись!

Друзья прижались к борту баркаса и стали следить за фашистским гидропланом.

Самолет, видимо, натолкнулся на маслянистое пятно, оставленное погибшей подводной лодкой, и искал других следов кораблекрушения. Заметив баркас, он сделал горку и с ревом пронесся над головами притаившихся моряков. Затем летчик начал виражить вокруг дрейфующего судна и показывать рукой на север. Но черноморцы не отвечали на его сигналы. Самолет улетел.

– Значит, вблизи крымские аэродромы, – определил Клецко. – Жди теперь гостей.

– Наверное, он нас за своих принял, раз не обстрелял, – сказал Чижеев.

– Тем хуже для нас: обязательно подмогу пришлют. Надо скорей уходить отсюда; может, не найдут – дело к вечеру идет. Запускайте мотор.

На баркасе вновь вздулся парус и заработал мотор. Кренясь, суденышко понеслось по волнам со скоростью гоночной яхты, но уйти далеко не смогло. Вскоре с севера в небе показались две черные точки.

– Убрать парус и выключить мотор! – отдал команду мичман.

Самолеты, настигнув баркас, принялись так низко летать над ним, что, казалось, вот-вот зацепят крылом.

– Не подниматься! – приказал Клецко. – Пусть думают, что баркас пустой или с убитыми.

Самолеты выпустили три ракеты, дали несколько пулеметных очередей в воздух, а черноморцы лежали не шелохнувшись, не подавая признаков жизни. Они поднялись только тогда, когда фашистские самолеты скрылись за горизонтом.

Баркас опять побежал полным ходом.

Часа два над черноморцами никто не появлялся. Уже начало темнеть.

– Видно, потеряли нас, – облегченно вздохнув, проговорил Восьмеркин.

– А ты все же приглядывай за горизонтом, – сказал Клецко.

– Чего же приглядывать, товарищ мичман? Если катер нагонит, то что мы им сделаем? Воевать нам вроде нечем.

– Как нечем? Без сопротивления сдаваться будешь?

– Зачем же мне сдаваться? Я и кулаком катер могу расшибить, пусть сунется. А вот вы как?

– «Пусть сунется… кулаком могу», – в сердцах передразнил Восьмеркина Чижеев. – Наворожил уже! Слева, бурун… Ну конечно! Прямо сюда катит.

Вдали действительно показался один бурун, а за ним и второй. Точно разраставшиеся комья снега, катились два буруна по темной поверхности моря. Клецко внимательно вгляделся и определил, что впереди идет торпедный катер, а поодаль – сторожевой.

– Не поддадимся, товарищи! – вдруг сказал Клецко со свойственной ему в минуты опасности торжественностью. – Помните: черноморцы никогда дешево не отдавали своей жизни. Если живьем захотят взять, – руки перебивайте и в горло зубами. На борт попадете, – захватывайте оружие и держитесь до последнего. Вот только как с Костей Чупчуренко?

– У меня одна рука целая, – поднимаясь, ответил Чупчуренко. Он был очень бледен. – Буду помогать вам, живым не сдамся.

– Правильно, Костя. Эх, и матрос бы из тебя вышел!

Мичман обнял его, и крючковому с мотористом показалось, что он смахнул слезу.

– Давайте и с вами… может, последний раз видимся.

Он по-мужски крепко обнял Чижеева, потом Восьмеркина и твердым голосом скомандовал: