Рената была самая младшая, но происходила из неаполитанских трущоб, и как только началась война, она стала проституткой, потому что никакой иной работы найти не могла. Услышав про rastrellamenti, она узнала, что этого можно избежать, если найдет приличную работу, но в своей огромной семье она единственная была добытчицей, и на заработок официантки прокормить всех было невозможно. Когда ее поймали, она решила, что сможет откупиться и избежать беды, — но в тот момент carabinieri спешили поскорей завершить операцию.
Ливия слушала все эти истории, рассказываемые буднично, без жалости к себе, без ложных сантиментов, — и новое, незнакомое до сих пор чувство гнева возникло в ней. Этот гнев не был вспышкой ярости, охватившей ее, когда убивали Пупетту, он не был похож на безнадежность отчаяния, которую она чувствовала при виде умирающего отца. Нет, в ней возникла глубокая, страстная убежденность, что ни только ей, ни одной из них тут не место. Что эта война, — как считал Джеймс и не только он, война справедливая, в ней стоит участвовать, — все-таки ведется неправедным путем, генералы думают только о том, чтобы победить, забывая о сострадании и справедливости. Люди часто бывают добры и совершают добрые поступки, как, например, та помощь, которая была оказана после извержения Везувия. Но если те же самые люди обретают высокое положение и власть, они злоупотребляют ею или в своих действиях не задумываются о том, как это скажется на других. И больше всего приходится страдать именно женщинам, потому что, прежде всего, они не обладают ни авторитетом, ни властью.
И получается, что выход из этого для женщин — каким-то образом обрести власть. Но как это сделать, во всяком случае, в Италии, Ливия понятия не имела.
Теперь она поняла, что эта война, которая, как она прежде думала, идет между фашизмом и демократическими силами, на самом деле состоит из целой цепи разных конфликтов. Конфликта между теми, кто хочет приковать женщину к дому, и теми, кто считает, что женщина способна и должна работать. Конфликта между теми, кто ждет от молодых больше уважения, и теми, кто желал бы больше терпимости от пожилых. Конфликта между теми, кто принимает Америку с ее фильмами, ее жаргоном, ее гангстерами и ее джайвом, и теми, кто хочет, чтобы Европа оставалась Европой. Конфликта между теми, кто считает, что простые люди должны знать свое место, и теми, кто считает, что простым людям надо дать свободу. Конфликта между теми, кто считает, что правительство должно служить интересам народа, и теми, кто считает, что власти у правительства должно быть больше. Но прежде всего существует конфликт между теми, кто хочет, чтобы все вернулось вспять, и теми, кто хочет все изменить, и в этом конфликте, где битвы еще предстоят, где армии лишь формируют свои войска, Ливия уже знала, на чьей она будет стороне.
ЧАСТЬ IV
Глава 41
Катер отчалил из гавани Гаэта, припустив по морю без огней. На нем было более десятка женщин под охраной двух военных из диверсионного подразделения: одного англичанина и одного итальянца. Из их разговора между собой Ливия поняла, что они уже проделывали подобное путешествие. На катере не было никакого укрытия, и женщины в своих легких платьицах быстро промокли. Сбившись в кучку, чтобы согреться, они едва переговаривались, поскольку катер качало и бросало на волнах.
Глядя, как очертания Везувия постепенно стираются вдали, Ливия гадала: доведется ли ей еще увидеть Неаполь. Огней не было по случаю затемнения, но она почти явственно представляла себе небольшое скопление домиков в Фишино, отца, сестру… И Джеймса. Что-то он сейчас делает, и знает ли он об ее исчезновении.
Внезапно раздался пронзительный крик. Одна из девушек — Бьянка, та самая, которую изнасиловали солдаты-мароканцы, — подбежав к краю, кинулась через борт. Англичанин выругался, остановил двигатель, развернул катер. Пока охрана высматривала в воде, женщины, крестясь, молились украдкой. Но в такой тьме вряд ли можно было Бьянку обнаружить. Через несколько минут офицер снова завел двигатель, и они понеслись дальше.
После этого случая второй офицер вынул пистолет, заявив, что стрельнет в каждую, кто попытается выброситься за борт. Глупо, подумалось Ливии, Бьянка не бежать хотела, а покончить собой, ведь до берега несколько миль, и пуля в этом случае — вряд ли средство устрашения. Правда, больше примеру Бьянки никто не последовал.
Ливия перестала думать о том, что ее ждет. Страх притупил сознание, мыслить она была не способна. То, что предстояло, — немцы, неминуемое разоблачение, неизбежно последующее наказание, — об этом даже думать было страшно. Проще простого ждать, по приказу спать, вставать, есть, двигаться.
Но тоненький голосок где-то в мозгу твердил, что апатия не навечно, что рано или поздно представится случай бежать. И если возможность выпадет, Ливия ее не упустит.
Ночь была безлунная, но море отсвечивало слабым фосфоресцирующим блеском, И, когда они снова начали приближаться к берегу, Ливия различила береговую линию, черневшую на фоне лилового неба. Катер замедлил ход, и англичанин прошел на корму, посмотреть, нет ли мин на воде. Прошло несколько минут; но вот он, видно, удовлетворившись, обернулся и поднял руку.
Катер набрал скорость. Что-то звякнуло, будто он наткнулся на какой-то предмет в воде, из-под лодки возникла вспышка, — как подводная молния, подумала Ливия: вспыхнуло и погасло. И, словно из глубины моря, вознесся громадный столб воды, взметнув катер вверх. Ливия слышала крики, треск дерева, и только потом, как ей показалось, звук взрыва. Ее кинуло с головой в холодную воду, и Ливия поплыла, но поплыла, внезапно осознав, не в том направлении: в темноте и в сумятице решила, что вверх, а оказалось — вниз, и уже стало распирать легкие. Запаниковала какие-то доли секунды, решив, что ей не выбраться, что вот-вот раскроет рот и наглотается соленой воды, и вдруг почувствовала, что ее, как пробку, выталкивает кверху. Ливия стукнулась затылком о расколотую доску, машинное масло облепило волосы, но здесь был воздух, и истерзанные легкие с благодарностью его вдохнули.
Вокруг всплывали на поверхность и остальные, цепляясь за обломки катера. Ливия огляделась. Берег меньше чем в ста ярдах. Она устало перевернулась на спину и стала пробиваться к берегу.
До берега их доплыло восемь вместе с офицером, который стоял на корме, когда взорвалась мина. Из груди у него хлестала кровь: удивительно, подумала Ливия, откуда у него вообще взялись силы плыть.
Они старались ему помочь, как смогли: сняли мокрую одежду, соорудили навес из ветвей. Помогать отказалась лишь Рената, девушка из неапольских трущоб.
— Он хотел в нас стрелять, — бросила она. — По-моему, он получил по заслугам.
— Он исполнял приказ, — сказала Ливия.
Она подложила еще пару ветвей. Но раненому это не помогло: офицер умер на рассвете. Лопат, чтобы его закопать, у них не было, но над его телом прочли молитву.
— Что теперь? — спросила Абелина. — Искать немцев и сдаваться?
— Ну, и на что ты при этом рассчитываешь? — с упреком сказала Рената. — Для них мы не просто шпионки, для них мы диверсантки. Пристрелят на месте, это в лучшем случае.
— Да, но мы же не по своей воле!
— Думаешь, это имеет значение? Многие немцы пришли сюда тоже не по своей воле. Нет уж, я знаю, что делать.
— Что же?
— Набреду на какой-нибудь город и попытаюсь заработать деньжат. Там, где есть мужчины, женщина с голоду не умрет.
— Ну, а ты, Ливия? — спросила Абелина. — Ты что для себя решила?
