заворачивала шарики бурраты в листья асфоделя, сплетая листья так, чтобы получалось подобие корзиночки для сыра.
Красавец не сдавался.
— А ты грубая, — добродушно сказал он.
— Грубая — не грубая, дел полно.
— Тебе дела для разговора не помеха, — заметил он. — Вон, ты уж, смотрю, целую дюжину навертела. Я, например, мог бы относить заполненные тарелки и приносить чистые. — В подтверждение парень потянулся к тарелкам. — Заметь, стараюсь тебе помочь!
— Пока только мешаешь. Эти тарелки надо отнести на другой столик.
— Ладно, давай договоримся, — сказал он. — Я уйду, если ты меня поцелуешь.
Ливия возмущенно вскинулась:
— Quanne piscia 'a gallina, cazzo![2] Уж этого не дождешься, придурок! Убирайся сию же минуту!
— Я же от чистого сердца, — не унимался парень. — Понимаешь, я в тебя влюбился. Как же не поцеловать девушку, если влюбился?
Ливия с трудом смогла сдержать улыбку. Но тотчас вновь ее лицо сделалось строгим.
— Нечего зря языком молоть! Мы друг друга и знать-то не знаем.
— Легко поправимо. Меня звать Энцо. А тебя…
— Занята я! — выпалила она.
— Очень рад познакомиться, Занятая! Теперь поцелуешь меня?
— Нет!
Уже покончив с закусками, Ливия принялась нарезать лимоны для friarelli, горьковатой разновидности брокколи.
— Тогда я это себе воображу. — Парень откинул голову назад и прикрыл глаза. На губах заиграла улыбка. — У-у-у-м-м, — мечтательно протянул он. — Знаешь, Занятая, а ты отлично целуешься. У-м-м-м… Давай-ка еще разок!
— А не больно? — ехидно заметила Ливия.
— Больно? Почему?
— Да я себе вообразила, будто двинула тебе коленкой по coglioni…[3]
Схватившись руками между ног, Энцо повалился на пол.
— Ой-ой-ой! Что наделала! Теперь нам с тобой уже ни за что не сотворить пару дюжин красивых bambini,[4] а я так об этом мечтал.
— Поднимайся! — со смехом сказала Ливия. — И выметайся вон. Мне воду из пасты сливать надо.
Парень вскочил на ноги:
— Ты скажи, Занятая, есть у тебя парень? Может, я время зря теряю?
— На один вопрос отвечу «нет», — отозвалась она, — на другой «да».
Он слегка насупился, осмысливая ответ, потом, тряхнув головой, сказал:
— Сомнительно. Ну да ладно: мне и одного «да» хватит. — И тут, внезапно вскрикнув, парень отпрянул от окна. — Что за дьявольщина, кто это?
Заслышав в кухне незнакомый голос, Пупетта просунула морду в окно, чтобы разобраться что да как. Голова у нее была, прямо скажем, прегромадная. Голову венчали два массивных рога, закрученные назад, как ручки велосипедного руля. Рога были расставлены широко, в окно не пролезали, но Пупетта уже давно исхитрилась просовываться сначала одним рогом, потом другим. И этот-то рог как раз и подцепил пилотку Энцо. Солдат в ужасе уставился через плечо на чудовище.
— Это Пупетта, — сказала Ливия и протянула руку, чтобы ласково потрепать по массивному лбу буйволицы и одновременно вызволить пилотку. — Что, буйволов никогда не видел?
Энцо замотал головой:
— Только издалека… Говорю же, я из Неаполя! В больших городах буйволов не бывает.
Забрав пилотку, он приладил ее Пупетте на лоб, на котором пилотка казалась уморительно крошечной, и шутливо отдал буйволице честь.
— Вот и выходит, никак нам с тобой не пожениться и не заиметь желанных тебе бамбини. Пупетту я ни за что не брошу.
— Гм! — Энцо почесал в затылке. — Раз так, — сказал он, обращаясь к Пупетте, — придется тебе стать первой буйволицей в городе Неаполе.
Внезапно согнав с лица улыбку, Ливия отрезала:
— Ну все, кончай болтовню. Ты — солдат, вот и валяй, глазей на мир.
— Так это ж не надолго. Возвращусь, и будут у нас бамбини. Ну и, конечно, bufale,[5] — поспешно добавил он.
— А если придется воевать?
— Да разве мы воюем! — небрежно бросил парень. — Маршируем с грозным видом и только.
Раздался бой часов, Ливия кинулась к плите.
— Гляди, что ты натворил! Скоро обед, а у меня ничего не готово! Отец меня убьет.
— Ты же меня не поцеловала! — запротестовал парень.
— Обойдешься, — отрезала Ливия, вытаскивая из шкафа кастрюли. — Но если хочешь, можешь попозже зайти, угощу кофе.
В восторге он щелкнул пальцами:
— Я знал, я знал!
— Только без глупостей, — предупредила она, — не то я и в самом деле засвечу тебе промеж ног коленкой. У меня богатый опыт.
— Что ты! За кого ты меня принимаешь! — Допив стакан, парень поставил его в раковину. — Кстати, лимончелло у вас отличный.
— А то! У нас все отличное.
— Я так и понял.
Чмокнув кончики пальцев, солдат послал Ливии воздушный поцелуй и, пятясь, вышел из кухни. Обернувшись на Пупетту, Ливия увидела, что пилотка по-прежнему торчит у нее на лбу.
Вскоре после полудня Дон Бернардо и отец Ливии покончили каждый со своим мероприятием, и громадная толпа хлынула с площади прямо в остерию. В момент все места были заняты, и Ливия принялась обслуживать посетителей.
Блюда готовились в основном из того, что давала маленькая ферма позади ресторанчика. Совсем крохотная, можно было перекликаться с одного конца участка на другой. Но здешняя плодородная почва дарила богатый урожай и помидоров, и кабачков, и капусты, и баклажан, и даже кое-чего еще, редкого для здешних мест, например горьковатого фриарелли и пахучего асфодело. Был у них еще черный кабанчик по кличке Гарибальди. Несмотря на внешнюю неказистость, кабанчик с завидным усердием брюхатил свой гарем из четырех дородных хрюшек. Была древняя олива, оплетенная парой виноградных лоз; было немного кур и еще были — слава и гордость всего семейства — Пришилла с Пупеттой, две домашних буйволицы, которые паслись на огороженном пастбище величиной с небольшую спортивную площадку. Из белого, как фарфор, молока каждый день усилиями кропотливого труда выходило две-три, по килограмму каждая, моццареллы. Но какой! Мягчайшей, чуть влажной, подобной нежному парному дыханию самих bufale.
Кроме моццареллы из молока буйволиц искусно приготовлялись и иные изысканные блюда. Чиллиджини представляли собой сырные шарики для салатов размером с вишню, боккончини в форме капли заворачивались в ломтики нежной ветчины прошюто. Треччья, или «пряди», заплетаемые в косы, подавались с лимонами амальфи и юной, нежной брокколи. Слегка подкопченная моццарелла афумиката приобретала коричневатый оттенок, а скаморца коптилась над дымом тлеющей скорлупы орехов пекан, пока не становилась темной и густой, как чашечка крепкого эспрессо. Из оставшегося молока готовился твердый сыр рикотта салата ди буфала, подсоленный, со слегка фруктовым привкусом; в тертом виде это отличная присыпка поверх запеченных овощей. Но больше всего семейство Пертини славилось своим сыром буррата
