поручиков до генералов.

Советской власти нужны были штыки, этим штыкам — командиры, и во время острейшего кризиса 1918 года Ленин вынужденно принял решение об использовании «буржуазных военных» для нужд защиты революции:

«Если ставить вопрос в том смысле, чтобы мы только руками чистых коммунистов, а не с помощью буржуазных специалистов построили коммунизм, то это — мысль ребяческая… Без наследия капиталистической культуры нам социализма не построить.

Не из чего строить коммунизм, кроме как из того, что нам оставил капитализм»10.

С лета 1918 года большевикам, несмотря на крайнюю антипатию к бывшим офицерам, пришлось перейти к их мобилизации в массовом порядке. Условия для этого были самые благоприятные, ибо в крупных городах, находившихся под контролем красных, появилось множество офицеров, вернувшихся к своим семьям.

Принятие на учет военспецов последовало по приказу наркома по военным и морским делам Л. Д. Троцкого (№ 324 от 7 мая 1918 года). В Москве, по сообщению «Известий ВЦИК», на 15 июня 1918 года было зареги стрировано около 30 тысяч офицеров (в том числе 2500 кадровых), 2/3 которых принадлежали к артиллерии и другим специальным войскам11.

Для укомплектования войск Восточного фронта командным составом Тухачевский и глава симбирских коммунистов И. М. Варейкис издали приказ о мобилизации офицеров бывшей царской армии. Он был опубликован 4 июля 1918 года и с этого же момента вступал в силу.

«Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика переживает тяжелые дни. Долг каждого русского гражданина — взяться за оружие. Для создания боеспособной армии необходимы опытные руководители, а потому приказываю всем бывшим офицерам, проживающим в Симбирской губернии, немедленно стать под Красные знамена вверенной мне армии. Сегодня, 4 сего июля, офицерам, проживающим в городе Симбирске, прибыть к 12 часам в здание кадетского корпуса ко мне.

Командующий 1–й армией М. Тухачевский.

Товарищ председателя Симбирского губисполкома Иосиф Варейкис»12.

Этот приказ в советской литературе обычно цитируется без последнего предложения: «Неявившиеся будут предаваться военно–полевому суду»13. Как видно, командарм уповал не только на силу слова: в арсенал «убеждения» с самого начала вводятся карательные меры.

Большевики культивировали антагонизм между царскими офицерами и одетой в шинели пролетарской массой.

В 1918 году он шел до открытой ненависти и превратился в своего рода бумеранг.

«Между солдатом и офицером всегда лежит широкая пропасть.

Солдат — мужик, крестьянин или рабочий, черная кость, мозолистая рука. Офицер — барин, чаще всего дворянин, голубая кровь, белоручка.

Солдат может бояться офицера, он может уважать его… И все таки они будут вечно чужие… Они вышли из разных классов»14, — гласила одна из их многочисленных пропагандистских листовок.

Принудительно мобилизовав в свои ряды царских офицеров, Красная армия усилила ею же инспирированную конфронтацию.

Офицеры, пришедшие на службу к большевикам, оказались в тяжелейшей морально–нравственной ситуации:

их жизнь или относительное благополучие были куплены ценой перманентных конфликтов, как внутренних, так и внешних. Люди их круга, недавние сослуживцы, считали их ренегатами, а мобилизовавшие военспецов им не доверяли.

Офицерам не то что не давали возможности «ассимилироваться », органично врасти в новую армейскую среду — напротив, создавали условия для сегрегации. Трудно представить, что в этой обстановке Тухачевский чувствовал себя комфортно. Но он сделал выбор и следовал ему без сантиментов, тем более, имея щит высокой должности.

Понимая, без сомнения, психологическое состояние мобилизуемых и осознавая важность первого впечатления, 4 и 5 июля — дни начала призыва — Тухачевский лично принимал в губвоенкомате бывших офицеров.

«Он сидел в туго перехваченной ремнями гимнастерке со следами погон на плечах, в темно–синих, сильно поношенных брюках, в желтых ботинках с обмотками. Рядом на столе лежал своеобразный головной убор из люфы, имевший формы не то пожарной каски, не то шлема, и коричневые перчатки. Манеры Михаила Николаевича, его вежливость изобличали в нем хорошо воспитанного человека. У него не было ни фанфаронства, ни высокомерия, ни надменности. Держал себя со всеми ровно, но без панибратства, с чувством собственного достоинства»15, — вспоминал один из призванных под красные знамена, приятель Тухачевского еще по пензенской гимназии Н. И. Корицкий, ставший его адъютантом в 1–й армии.

Мобилизованные офицеры, ожидавшие встречи с неотесанным «краскомом» были приятно удивлены, видя в командарме человека из своей среды. Это, несомненно, было важным психологическим фактором.

Воспитанная дворянской средой потребность всегда хорошо выглядеть — одна из основных черт Тухачевского на протяжении всей жизни. (Об этом вспоминали и его сослуживцыофицеры, и товарищи по плену, и — позже — советское окружение.) Во время Гражданской многие его коллеги, бывшие царские офицеры, служившие в Красной Армии, стре мились «слиться с фоном», стать своими среди солдат — рабочих и крестьян. Небритые лица, папиросы– самокрутки, нечищеная обувь и — уж конечно — заскорузлые ладони подтверждали статус «своего». Это — не про Тухачевского, не только обладавшего «породистой» внешностью, но остававшегося верным дореволюционным привычкам. Так, один из сослуживцев Тухачевского по «боевому 1919 году» вспоминал, что Тухачевский «всегда был в воротничке, в белоснежных манжетах и руки имел выхоленные с отточенными ногтями »16. Точно по Пушкину — быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей…

Одержимые шпиономанией особисты фиксировали как улики подтянутость и опрятность командарма, его холеные ногти и привычку надевать перчатки, садясь на лошадь, — метки презиравшегося революцией аристократизма. Плюс высокомерие и безапелляционность, подкрепленные неоспоримой успешностью. Все это раздражало, порождало зависть, более того — ненависть. Тухачевский в 1919 году на некоторых сослуживцев производил «впечатление человека бесконечно самовлюбленного, не считающегося ни с чем, чтобы только дойти до своей цели, достигнуть славы и власти, не считаясь с тем, через чьи трупы она его приведет, не заботясь ни о ком, кроме себя»17. У Особого отдела не было недостатка в такого рода компромате на Тухачевского. И все же пока компромат ложился в стол — Тухачевскому «было позволено»

вести себя именно так. «Классово чуждые» вольности он с лихвой компенсировал военно–революционными услугами режиму.

16 июля Тухачевский прибыл в Пензу для организации мобилизационной работы.

«Проведенная в Пензенской губернии мобилизация дала Красной Армии 1 065 офицеров разных родов войск. Из них 465 человек отправились в 1–ю армию, 510 — в Пензенскую пехотную дивизию.

14 августа в результате дополнительной мобилизации в Красную армию было призвано 588 офицеров–артиллеристов и военных инженеров»18.

Примерно такие же показатели были и в других регионах, где проводилась мобилизация офицеров. (Параллельно на территории Восточного фронта повсеместно проводилась и всеобщая мобилизация. Так, 31 июля Тухачевский опубликовал в пензенской газете «Молот» приказ о призыве артиллеристов и кавалеристов, служивших в царской армии.) В целом по стране с лета до конца 1918 года «в советские войска было призвано 22 316 бывших офицеров… В рядах Красной армии числилось 526 офицеров царского Генштаба из них 160 — бывшие генералы»19. Всего же с 12 июля 1918 года по 15 августа 1920 года в Красную армию было призвано 48 409 бывших офицеров, 10 339 военных чиновников20.

В советской историографии (за немногими исключениями) роль бывших царских офицеров в РККА принято было всячески принижать, чтобы не возникло противоречия утверждениям тезису о «ведущей роли партии», «красных командирах — выходцах их народа» и т. п. идеологическим постулатам. Эта коммунистическая «стерилизация»

военно–политической истории тем более абсурдна, что предполагает цензурирование даже Ленина, признававшего необходимость привлечения офицерства:

«Если бы мы не взяли их на службу и не заставили служить нам, мы не могли бы создать армию… И только при помощи их Красная армия смогла одержать те победы, которые она одержала… Без них Красной армии не было бы… Когда без них пробовали создать Красную армию,то получалась партизанщина, разброд, получалось то, что мы имели 10–12 миллионов штыков, но ни одной дивизии, ни одной годной к войне дивизии не было, и мы не способны были миллионами штыков бороться с ничтожной регулярной армией белых»21.

Подавляющее большинство призванных честно служило советской власти, что было с горечью замечено в оппозиционной большевикам среде, лидеры которой понимали:

пока у красных есть боеспособность армия, надежда вернуть Россию на круги своя эфемерна. Лидер кадетов П. Н. Милюков констатировал:

«Вступив по той или другой причине в Красную Армию, военные специалисты, связанные привычной обстановкой строгой военной дисциплины, в большинстве служили Советской власти верно и лишь в редких случаях пользовались своей властью над солдатами для подготовки контрреволюционных выступлений»22.

Всего к концу 1918 года в РККА было призвано более 22 тысяч бывших офицеров и генералов23. К 1920 году среди командного состава РККА бывшие офицеры составляли 92,3% командующих фронтами, 100% начальников штабов фронтов, 91,3% командующих армиями, 97,4% начальников штабов армий, 88,9% начальников дивизий и 97% начальников штабов дивизий24.

Военные специалисты были поставлены под жесткий контроль Политуправления РВС, комиссаров, особых отделов.

Ленин признавался:

«Бывшие офицеры в Красной Армии окружены такой обстановкой, таким громадным напором коммунистов, что большинство из них не в состоянии вырваться из этой сети коммунистической организации и пропаганды, которой мы их окружаем»25.

Создаваемой армии необходима была четкая организационная система, прочные штабы, жесткая иерархия и дисциплина. Еще более ей нужны были профессиональные командиры — кадровые офицеры, имеющие специальное образование и практический опыт. «Поручик–командарм » принялся за дело. Одной из сложнейших проблем, с которой приходилось бороться в новой армии, были ошеломляющие нарушения веками установившейся иерархии. Генералы царской армии могли оказаться — и оказывались — в подчинении у капитанов. Тухачевский, в 1918 году шагнувший из поручиков (лейтенантов) в командармы (должность генеральская), в оценке этой ситуации был безапелляционен, объясняя труднооспоримые удачи 1–й армии «счастливым подбором» командного состава:

«На ответственные посты назначались лица не по своему прежнему стажу, а по способностям. У нас совершенно не стеснялись подчинять генералов подпоручикам»26.

25–летний «нестеснительный» командарм делал комплимент самому себе. Уже в 1921 года он без ложной скромности вспоминал о тогдашних своих успехах: