Есть Даждьбог — бог Солнца, Стрибог — бог Ветра, Велес — бог искусств и поэзии, наконец, Перун — бог грома и молнии. После раздумий я остановился на Перуне, поскольку марксизм, победив в России, развяжет беспощадные войны между людьми. Перуну я буду каждый день оказывать почести»»33.

Тухачевский шутил, но этой шуткой он серьезно и внятно обозначил свои политические симпатии, интуитивно предугадывая ближайшее будущее России. Ему нравилось эпатировать. «Кощунствуя спокойно и весело, он затем галантно осведомлялся: «Я вас не шокирую? Мне было бы очень досадно…»»34 Тухачевский в Ингольштадте увлекся резьбой, изготавливая забавные фигурки. Из плена домой в 1917 году он привез любимые игрушки — вырезанных им из дерева маленьких идолов…

Монотонность лагерных будней может тяжело сказываться на состоянии психики, — констатировала комендатура Ингольштадта. «Миновала вторая пасха во время моего пребывания в плену. Не могу утаить от вас, что испытываю огромную невыразимую тоску», — признавался родным Шарль де Голль35. Переклички членили дни на части. В декабре 1914 года в фортах VIII, IX, X переклички проходили в 9.00, 11.00, 14.00 и в 16.00, причем две из них — в казематах и две — во дворах фортов, «при неблагоприятной погоде» — под укрытием. Между поверками военнопленным разрешалась «ходьба». За нахождение вне каземата после 16.00 военнопленный мог быть наказан, вплоть до расстрела36. В начале 1915 года «психическая»

проблема проявилась очевидным образом, в связи с чем были созданы условия для духовных и физических занятий военнопленных. «Вы часто спрашиваете меня, гуляю ли я.

Да, по меньшей мере два часа в день, по территории форта…

Как только позволит погода, я снова начну заниматься спортом»37, — писал де Голль матери.

Среди заключенных в офицерском форте Ингольштадта было несколько художников. Наиболее известный из них — бретонец Жан–Жюль Лемордан. Он сделал наброски портретов товарищей по форту IX и зарисовки окрестностей — они сохранились до наших дней и даже экспонировались в Баварском музее армии[ 13 ]. Темами другого художника были, наряду с ландшафтами, обнаженное тело и эротические сцены.

…Русские военнопленные с наибольшей охотой занимались поделками из конского волоса, изготовлением колец, браслетов — для рук и для часов, которые хорошо раскупались как товарищами по плену, так и гражданским населением.

Устраивались даже «рукодельные» выставки. Образцы этих поделок и сейчас демонстрируются в Баварском музее армии.

В фортах существовал театр, в основном французский.

(Русский театр был лишь в одном форте.) Но в нем могли играть и знавшие французский русские офицеры. К их числу относился и Тухачевский.

Любопытны воспоминания о лагерных спектаклях.

«Театральные вечера были большим событием. Зрители приходили в «безукоризненной униформе». В части каземата устраивался буфет, где угощались вином. Восторг зрителей вызывали женские роли.

Сцена в этих случаях наполнялась запахами, порождающими выражение «женского начала во французском характере». Исполнители женских ролей были одеты в специально присылаемые французам и бельгийцам для этой цели с родины чулки, белье, дамские платья и т. д.

«Дамы» в перерывах между действиями были окружены «кавалерами», которые сопровождали их «под ручку» в буфет. Наиболее успешные исполнители женских ролей удостаивались особого внимания и галантности, даже «целования ручки»»38.

Жизнь преподносила сюжеты, ничуть не уступавшие театральным — от фарса до драмы. Тухачевский — на первых ролях.

Против него было возбуждено дело об оскорблении унтерофицера. Инцидент носил трагикомический характер, что заметно даже по тексту донесения от 8 апреля 1917 года.

«Унтер–офицер Ганс Абель в IX форте вечером 7 апреля в 9.00 предпринял предписанную перекличку в казарме левого крыла.

Когда Абель проверял камеру номер 9, то обнаружил, что одного офицера нет. Потому он осмотрел всю камеру и нашел застеленную койку. Чтобы выполнить свои обязанности, он должен был убедиться в том, что на ней лежит именно тот офицер (которого он недосчитался на перекличке. — Ю. К.). Абель осветил карманным электрическим фонариком одеяло койки бегло против лица данного офицера — лейтенант Тухачевский (русское звание «поручик»

эквивалентно немецкому «лейтенант» — Ю. К.). Тот немедленно закричал на Абеля: «Вонючий хам, пошел вон! Сукин сын, вон!» На что Абель спокойно переспросил: «Что вы сказали?!» Лейтенант Тухачевский снова закричал: «Вонючий хам, пошел вон! Сукин сын, вон!» Абель записал эти оскорбительные выражения и вышел из помещения»39.

Дело было передано в суд ингольштадтской комендатурой 14 апреля. Три дня спустя суд, изучив поданные материалы, счел их недостаточно информативными и санкционировал более точное расследование обстоятельств:

«Выяснить, был ли осведомлен обвиняемый, и если да, то откуда, что Абель — его лагерное начальство»40.

Уточнения, сделанные после скрупулезного расследования:

«Подсудимый был в достаточной мере осведомлен, что унтерофицер принадлежит к надзорному персоналу военнопленных и является для него начальником, исполняющим служебные обязанности.

Об этом также гласят и доски объявлений форта, разъясняющие пленным правила содержания и распорядка. Обвиняемый владеет немецким языком и, таким образом, мог прочесть и понять надписи. Подсудимый знал, что унтер–офицер поднял одеяло, чтобы контролировать его местонахождение. Обвиняемый с середины ноября 1916 года находится в форте IX и знает правила содержания.

Таким образом, вопрос о юридически значимой ошибке отпа 41 дает…»

Тухачевский, разумеется, был вызван на допрос.

«Обвиняемый… утверждал, что унтер–офицер грубо сорвал с него покрывало и ногтем поцарапал ему лоб… Абель же заявил, что был очень осторожным при осмотре…»

В итоге — приговор:

«Слова обвиняемого являются оскорблениями и носят неуважительный характер, они были высказаны непосредственно против унтер–офицера. Не было ни повода, ни оснований со стороны обвиняемого вести себя подобным образом»43.

Тухачевский был приговорен к шести месяцам тюрьмы.

Несомненно, вынесению жесткого приговора «поспособствовала » и устоявшаяся репутация Тухачевского:

«Лейтенант Тухачевский — дерзкий молодой офицер, который дерзил унтер–офицерам и адресовал им оскорбительные реплики»44.

Как упомянуто в судебном определении, наказание Тухачевского имело еще и назидательный характер: некоторые пленные офицеры Ингольштадта «высокомерно и нагло» обращались с унтер–офицерами, служившими в лагерном охранном персонале. Узники попросту отказывались признавать лагерный регламент, в соответствии с которым охрана, включая низшие чины, являлась для них вышестоящим персоналом, которому надлежало безоговорочно подчиняться.

Для того, чтобы оградить унтер–офицеров от унижений со стороны пленных, суд вынес Тухачевскому «образцовый » — максимально жесткий — приговор, чтоб «другим было не повадно»45.

Уже спустя три дня Тухачевский письменно информировал председателя ингольштадтского суда генерал–лейтенанта Лангнетцера:

«В связи с объявленным мне приговором суда от 13 июля 1917 года, предусматривающего шесть месяцев тюрьмы за оскорбление унтер–офицера Абеля, я обращаюсь в Высший Военный суд Нюрнберга, поскольку я не был оправдан.

Лейтенант Тухачевский Ингольштадт форт IX комната 15 16 июля 1917 года»46.

Ожидая, пока баварская судебная машина переварит в различных инстанциях дело об оскорблении унтерофицера, заскучавший было Тухачевский влип еще в одну историю — конфликт с комендантом лагеря генералом Петером. Гуляя по двору форта Тухачевский столкнулся с комендантом. Увидев небрежно одетого, засунувшего руки в карманы русского лейтенанта, генерал замедлил шаг и спросил: «Почему вы меня не приветствуете — не отдаете честь?» Тухачевский молчал. «Немедленно выньте руки из карманов и отдайте честь!» Никакого внимания.

«Лейтенант, вы увидите, что вам это дорого обойдется!»

Тухачевский поднял глаза и холодно поинтересовался:

«Сколько марок?»47 Этот эпизод впоследствии многократно и с удовольствием вспоминали французские и русские товарищи Тухачевского по плену, передавая «апокриф»

вновь прибывшим. Да и самому Тухачевскому сюжет явно нравился: в его рапорте командиру полка, написанном уже после удачного побега из плена, это происшествие, единственное из всех им перечисленных, описано с кульминационной цитатой: «Сколько марок»48. Комендант лагеря генерал Петер сарказма пленного подпоручика не оценил и подал в суд.

С этого момента расследования двух дел об оскорблении — унтер–офицера Абеля и генерала Петера — шли параллельно и тянулись до 1919 года. Документы переходили из Ингольштадта в Нюрнберг (в Верховный военный суд Баварии) и возвращались обратно. Назначались все новые даты разбирательств, пока, наконец, 4 октября 1917 года на очередном штампе не возникла размашистая надпись от руки красным карандашом:

«Судебное заседание состояться не может, поскольку подсудимый снова убежал»49.

Пятый по счету побег оказался успешным. Информация о нем дошла до Нюрнберга лишь два месяца спустя.

Еще полгода спустя, в энный раз пунктуально поинтересо вавшись, не пойман ли беглец, 8 апреля 1918 года судебное представительство третьего баварского Королевского армейского корпуса было вынуждено констатировать:

«Нет сомнений в том, что побег лейтенанта Тухачевского удался. Предлагаем вернуться к рассмотрению дела 1 апреля 1919 года»50.

А начиналось все так. 16 августа 1917 года в комендатуру лагеря Ингольштадт поступил рапорт «О русском лейтенанте Тухачевском М. Н., полк инфантерии, о русском капитане Чернивецком С. С, штаб 53 дивизии, в связи с попыткой побега. Сегодня 9 русских офицеров, давших письменно честное слово и обязавшихся во время прогулки не предпринимать попыток к бегству, были выведены на прогулку унтер–офицером Гофманом по установленному маршруту… На обратном пути два русских офицера — лейтенант Тухачевский и капитан Чернивецкий быстро пошли вперед, в то время, как унтер–офицер Гофман остался замыкающим колонну пленных. По прибытии домой оба названных офицера отсутствовали. Предположительно они находились поблизости от Цухеринга и пытаются оттуда продвигаться далее. Капитан Чернивецкий совсем не говорит по–немецки, Тухачевский — только на ломаном. Обязательства честного слова (бланки заявлений. — Ю. К.) и личные карточки заключенных прилагаются»51.

Содержание стандартного бланка обязательства[ 14 ]:

«Объявление.

Я даю свое честное слово, в случае моего участия в прогулке, во время самой прогулки, т. е. с выхода из лагеря и до возвращения в него обратно, не совершать побега, во время прогулки следовать всякому распоряжению конвойных и не совершать никаких действий, угрожающих безопасности германского