достойно, на уровне лучших классиков Великого Искусства. Он восхищённо созерцает и с точной ясностью описывает воспламенённый Мир:
«В крови моей жила необычайная радость, проникавшая в душу и делавшая ея чистой».
Описанный Сирано цветопереход имеет место внутри философского яйца, «малого хрустального купола» (dome, свода, собора); слово хрусталь или кристалл с герметической точки зрения драгоценно именно в его звуковом раскладе: Χριστοῦ, Khiristou, Христова и ἃλς, als, соль = Христова соль, на языке птиц. Наблюдая медленную перемену оттенков благороднейшего цвета, «я погрузил, — пишет Сирано, — свой взор в чашу». В самом деле, взгляд художника на этой стадии делания должен быть предельно острым, ибо философская призма развивается внутри черноты, в глубине киммерийских сумерек, где само Естество, а, следом за Ним, и Адепты, открывают тайну великого Согласия (Harmonie) и Творения в целом.
Эту чернь чернее чёрной черни, но при этом прозрачную, мы созерцаем на одной из иллюстраций, которыми Жорж Ораш Страсбургский снабдил свой небольшой труд Драгоценнейший Дар Божий, описанный и изображённый собственною рукою в лето 1415 от Спасения искупленного Рода Человеческого (Le Tres-Precieux Don de Dieu, escript et peinct de sa propre main, l’an du Salut de l'Humanité rachetée, 1415)[167] .
Чуть позже отверстая чаша, в которой находится всё та же наша зола (cendres, пепел), но уже в преображённом виде, отдаёт чудесный плод алхимику, охваченному всецелым озарением. Об этом же иносказательно говорит Сирано Бержерак, констатируя распад своего творения:
«Его не было… вместо него повсюду было Небо… я не знаю, какое невидимое препятствие отталкивает мою руку, когда я ея протягиваю… мне пришло в голову, что, поднявшись, я бы очутился на небесной тверди, той самой, которую иные Философы и некие Астрономы почитают воистину твёрдой».
Он присоединяет свой голос ко всем добрым Мастерам с их стародедовским советом следовать в нашем скорее Божественном, нежели человеческом, делании, за Естеством таким образом, чтобы художник беспрекословно подчинялся незыблемым законам и знал, что нарушать или пытаться обойти их ему воспрещено:
«Я был ведóм только Естеством, которое не рассуждает».
XLVIII. Драгоценнейший Дар Божий (фигура V)
Гниение произошло, тела разрушились, превратившись в более светлую массу, густой пласт которой распространяется в черноте, заполнившей скляницу (matras, матку).
Текст к Фигуре V. Голова Ворона, прозрачная чернота. То, что проявляется по нижнюю сторону материи, есть не что иное, как вещь, составленная из пара, духов, огня. Эта чёрная земля, желтизна и грязь (bourbeuse), принадлежащая феям, находится под водой и под пеплом (cendre, золой), и она порождает червей.
В единении человека и естества, часто нами подчёркиваемом, ни знание, ни вдохновение, ни интуицию, ни тем более веру нельзя восполнить рассудочной деятельностью:
«Этот жар моей воли не только укрепляет моё тело, но и направляет его к той желанной вещи, которую я так жажду объять».
Но именно такая пылкость послужила для Савиньёна драгоценным предостережением, ибо она зачастую приводила исследователя к неудаче, если ему — увы! — не хватало мудрости и спокойствия удерживать свои порывы: «Præcipitatio a diabolo», торопливость от диавола.
В ходе философского делания важно ни в коем случае не открывать реторту — иначе, из-за необратимой потери компоста будет утеряно всё, в том числе затраченное время и деньги. «Судьба (Fortune), врагиня Естества (Nature), коварно заставила меня, — сетуя, предупреждает Бержерак будущих искателей, — положить мою руку на хрустальные своды. О, горе! Грохот потряс мой слух, грохот икосаэдра, разбитого по моей собственной вине на мелкие куски!»
* * * Сирано, мудрый адепт сухого пути, благосклонно относится и к подробно описанному различными авторами долгому пути, заявляя, что хотя в этом случае утомительная (fastidieuse)[168] варка длится целых двадцать два месяца, «по окончании ея счастливый художник попадает на равнину вечного Дня». И ничто, по мнению нашего философа, так с самого начала не мешает пробуждению Воображения (l'Imagination), как Память (Memoire), которая, согласно Сирано, у него общая с сойками, попугаями, сороками, скворцами и коноплянками, то есть с педантами, тем самым Сирано даёт понять, сколь бесплодны и убоги школьные программы.
Превыше потоков, орошающих Солнечную Империю, потоков Памяти и Суждения (Jugement), есть поток Воображения, из которого можно пригоршнями черпать сверкающую и летучую жидкость:
«При более внимательном исследовании, — уточняет наш философ, — я обратил внимание на текущее по руслу питьевое золото, пенящееся елеем талька»[169].
Среди загадочных производных Великого Делания — недозрелое золото (l’or immûr) и живое серебро (l'argent vif, ртуть), совершенный союз которых образует Русалку или Сирену (Sirène): Σείρ, Seir или Сир, Царь[170] , Солнце и Ενη, Ene, новая или молодая Луна. Вместе с Кампанеллой добравшись до благословенного порта, наш вдохновенный наблюдатель следит за ожесточённой битвой этих едино-противоположных начал, дающих в водах равноденствия рождение легендарному двойному существу:
«Рыба, питаемая ими, из рода прилипал, сирен и саламандр».
Пять источников, отождествляемых с пятью чувствами и символизирующих несовершенные металлы, соединяются в три потока: Воображения, Памяти и Суждения, то есть в три великих начала серы, соли и меркурия; эти потоки впадают в Озеро, место обитания Нимфы Мира. Сон хаоса первого порядка (chaos primordial) веет над этой тяжёлой и спокойной водой, заполняющей «чёрную впадину пещеры», возле которой Сирано задремал, братски увещеваемый своим спутником:
«Спите же, спите, я оставляю вас; ваши сновидения воистину совершенны, и когда-нибудь вы будете чувствовать себя счастливым от одного воспоминания о том, что с вами происходило».
