Саймон спросил у Катарины:

— Из вас многие жалеют, что прилетели сюда?

— Некоторые.

— А ты жалеешь, что прилетела?

— Я должна лететь.

— Потому что на Надии ты была преступником?

Они проехали по Пенсильвании двадцать три мили, пока не закончился бензин. Мотор икнул, последний раз вздрогнул и заглох. Саймон свернул на обочину. Дороги в Пенсильвании содержались в лучшем порядке, но здесь следовало ожидать неприятностей другого рода. Пенсильвания была передана в управление Маджикому заодно с более перспективными землями — штатом Мэн и большей частью Восточной Канады. Чрезмерного внимания Маджиком Пенсильвании не уделял, однако за соблюдением законности следил тщательнее, чем Окружной совет Нью-Джерси. У человека (или того, кто выдавал себя за человека), путешествующего в компании надианки, в этом штате было больше шансов вызвать подозрения.

Машина остановилась среди окаймленных рощами полей. Ночь была безветренной и очень темной.

Саймон сказал:

— «Мицубиси» конец.

Катарина моргнула и глубоко вздохнула.

Он продолжил:

— Надо немного поспать. Не в машине. Давай вылезем и попытаемся вздремнуть. Ты не против?

— Нет.

Они вышли из машины и через поле направились к роще. Земля под ногами была бугристой и неровной. Пахло тем же хлорофилловым спреем, который разбрызгивали в парке, но запах его был приглушенным. Брюс Спрингстин пел все тише и тише, пока его песня окончательно не растворилась в шорохах ночи.

В роще они не сразу нашли место, где улечься. Заросшая папоротником земля была сплошь усыпана сучьями. Они расчистили пятачок у поваленного дерева, на ствол которого можно было пристроить головы. Уютной такую лежанку не назовешь. Но и то лучше, чем ничего.

Саймон улегся на расчищенную площадку. Катарина уселась рядом — ложиться она пока не собиралась.

— Тебя не раздражает, что я так много болтаю? — спросил он.

— Нет, — ответила она.

— Просто я так запрограммирован. Проявляю все большее дружелюбие до тех пор, пока мне явным образом не обозначат предел. После этого я более или менее придерживаюсь установленной степени близости, если только мне не дадут понять, что она чрезмерна. Тогда я могу несколько сбавить обороты. Это одна из программных закладок, над которыми, похоже, работал Лоуэлл, когда «Байолог» приступила к нашему производству. Таким образом подавляются мои агрессивные импульсы. Чтобы я не начал убивать.

— Ты, наверно, добрый, — сказала она.

— Ага. Но чувства тут ни при чем. Это тебя не смущает?

— Нет.

Скорее всего, она говорила правду. Впрочем, кто их знает, этих надиан.

— А ты, — сказал он, — тебе, конечно, не хочется рассказывать о своем прошлом, о жизни на Надии?

Она не отвечала.

— Ну расскажи, — попросил Саймон. — У тебя здесь есть семья? А там была?

Снова ничего.

— Когда-нибудь у тебя была семья? Муж? Дети?

Она упорно молчала.

— Как ты думаешь, уснуть сможешь? — спросил он.

— Да.

— Я падаю на камни в бурьян, лошади там заупрямились, верховые кричат, понукают их.

— Спокойной ночи, — сказала она.

— Спокойной ночи.

Саймон подгреб себе под голову немного земли и лег на спину, сложив руки на груди. Заснул он быстро. Ему снился мальчик, смотрящий на мужчину, смотрящего из окна в темноту, в которой стоял мальчик. Ему снился поезд, по золотым полям летящий к невыразимо сказочным местам.

Он проснулся с первыми лучами солнца. Она спала. Свернулась калачиком, головой привалившись к его плечу.

Ему представился случай получше рассмотреть ее.

Голова у нее была чуть больше дыни-канталупы. И абсолютно лысой. Глаза просвечивали сквозь расчерченную сосудами пленку век. Кожа в полумраке казалась темно-зеленой, почти черной. На ней — никаких чешуек, что бы там о надианах ни рассказывали. Она была глянцевитой и гладкой, как древесный лист. Подобно листу тонкой и непрочной на вид.

Она ровно дышала во сне, высвистывая негромкую мелодию. Тонкая линия безгубого рта — линия, и не больше. Рот у надиан вообще невыразительный. Зато глаза и ноздри… Маленькой гладкой головкой она легко прижималась к его плечу.

Потом она проснулась. Веки дрогнули. Мгновенно стряхнув с себя сон, она села.

— Как себя чувствуешь? Нормально? — спросил Саймон.

— Да.

— Пора отправляться. Но на дорогу выходить нельзя.

— Да.

— Надо попробовать украсть ховерпод. Это будет непросто.

— Я могу украсть, — сказала она.

— Непросто не с моральной или мировоззренческой точки зрения. Противоугонную систему ховерпода обойти трудно. Но я постараюсь.

— Да, постарайся.

— Если мы достанем ховерпод, в Пенсильвании у нас проблем возникнуть не должно. Штат населен в основном беженцами. Они обычно безвредны. Но потом мы окажемся в Огайо. Оттуда начинаются Свободные территории.

— Да.

— Знаешь, что это такое?

— Немного.

— Там бог знает что творится. После атомной катастрофы практически все население отсюда и до Скалистых гор было эвакуировано. Предполагалось, что временно, но никто на старое место так и не вернулся. Там теперь живут те, кто отказался уезжать. Как на них сказались радиоактивные осадки — никому не известно. А еще попадаются кочевники из Южной Ассамблеи или из Канады. С этими лучше не встречаться. Они мало чего общего имеют с цивилизованным миром. Одни из них евангелисты, другие — просто бандиты.

— Как на Надии.

— Наверно. В чем-то похоже.

— Сейчас идем, — сказала она.

— Да. Пора.

Они двигались в стороне от дороги параллельно ей. Время от времени полоса низкорослых деревьев прерывалась, и им приходилось идти по открытому пространству. Шли они в меру быстро. В полумиле слева по шоссе проносились ховерподы. Если бы кто-то из пассажиров случайно заметил их, они могли бы сойти за беженцев, рыскающих в поисках пищи и приюта, и в таком качестве практически не вызвали бы подозрений. Подозрения скорее возникли бы у того, кто рассмотрел бы в них человека и надианина.