Остановившись у банкомата, Кэт сняла пятьсот долларов со своего текущего счета и пятьсот со сберегательного. Снимать больше за раз не разрешалось. С деньгами еще возникнут проблемы, это ясно. Если она станет расплачиваться кредитными карточками или завтра снимет деньги через банкомат, у желающих появится возможность выйти на ее след. Но она непременно что-нибудь придумает. Ей придется придумать.
Они с ребенком зашли в корейский магазинчик и накупили там продуктов, два больших бумажных пакета, за которые Кэт расплатилась карточкой ВИЗА — пока они в Нью-Йорке, это можно. Купленной еды хватит на пару дней. Она дала ребенку бублик с яйцом, себе взяла такой же. В такси, отвозившем их на Пенсильванский вокзал, мальчик ел свой бублик осторожно, откусывая по маленькому кусочку.
— А долго до пляжа ехать? — спросил он.
Да. Правильно. Пляж. Лучше отправиться куда-нибудь поюжнее, ведь так? В теплом климате легче сводить концы с концами.
Она ответила:
— Не все сразу. Пляж довольно далеко отсюда.
Он кивнул, не переставая жевать, и сказал:
— Это хорошо.
На Пенсильванском вокзале Кэт купила два билета до Вашингтона на поезд, который отправлялся через двадцать пять минут. В Вашингтоне они сделают пересадку. Потому будут еще две-три пересадки.
В такое раннее время Пенсильванский вокзал заполняли в основном деловые люди. Мелкие воротилы (крупные летают самолетами), отправлявшиеся в Бостон или Вашингтон, прокручивая в голове проекты, анализируя цены и возможные издержки, стояли тут и там в яркой внепространственности вокзала, попивали кофе из «Старбакс», разговаривали по сотовым телефонам, оберегали свои портфели от возможных посягательств воров; мужчины в солидных, пусть неброских костюмах и сильно накрашенные женщины с безупречными прическами, также вносившие свою лепту в это деловое коловращение, договаривались о предстоящих деловых завтраках, в последний раз перед поездкой консультировались со своими боссами, оставляли супругам наставления по хозяйству, управляли счетами, заводили новый бизнес, развивали его, двигали вперед.
И среди всего этого — Кэт, с нездоровым ребенком за руку, с двумя пакетами продуктов, самодельной бомбой и книжкой «Листьев травы». Люди бессознательно расступались, оставляя вокруг нее немножко больше незанятого пространства, как это обычно делают истинные ньюйоркцы, почувствовав в человеке что-то неладное. Чернокожая женщина с больным белым мальчиком. Сбрендила. Или так несчастна и так бесприютна, что все равно что сбрендила. С такой вот точки начиналась ее новая, необыкновенная жизнь.
Объявили их поезд, они поспешили сесть. Кэт усадила ребенка у окна. Когда поезд тронулся, он прижался к стеклу своим лунообразным лицом.
— Ну вот, поехали, — сказал он.
— Да, поехали.
В ней мешались ликование и паника. Она вполне реалистически представляла себе, что ждет их дальше — полностью затеряться будет трудно, а после оплаты такси и билетов у нее оставалось всего восемьсот семьдесят с чем-то долларов. По всей видимости, она просто оттягивала неизбежное, а когда их наконец поймают, ей придется нелегко. Пит вступится за нее. Это поможет делу. Адвокат станет напирать на то, что она когда-то потеряла собственного ребенка и не выдержала стресса, связанного с ее работой. Может, к ней отнесутся снисходительно. А может, и нет.
А может — была такая слабая надежда, — им с ребенком удастся где-нибудь укрыться насовсем. Такое случается. Люди исчезают бесследно. Была слабая надежда, что все-таки выйдет устроиться официанткой или барменшей где-нибудь в Сарасоте, Галвестоне или Санта-Розе. Они будут держаться подальше от больших городов. Быть может, она сумеет снять для них двоих небольшую квартирку неподалеку от побережья, найти работу попроще, покупать мальчику детские книжки, завести для него собаку. А возможно, им придется постоянно переезжать. Ведь люди станут проявлять любопытство. Им интересно будет знать, почему ребенок не ходит в школу, а ее объяснений, что у мальчика отклонения в развитии и она обучает его дома, хватит ненадолго. Если же они не станут нигде задерживаться, все время пребывая в движении, кто знает, может, получится окончательно избавиться от прошлого, превратиться в обычных женщину и ребенка, которые пытаются выжить в этом большом и неуютном мире.
Поезд вынырнул из тоннеля и понесся по болотам Нью-Джерси. Ребенок с восторгом смотрел в окно, за которым не было ничего особенного — только заросли рогоза да грязные заводи зеленовато-бурой воды.
— Интересно? — спросила Кэт.
— Угу.
— Знаешь, что нам надо сделать? Надо дать тебе имя.
— Может, Смоки. Оно мне нравится.
— Смоки не очень подходит мальчику.
— Тогда Люк?
— Нет, лучше не Люк.
— Я знаю, так звали твоего другого мальчика. Но ведь меня тоже можно так назвать.
— Не думаю. Тебе, по-моему, нужно свое собственное, а не чье-то имя.
— Мне нравится Люк.
Он снова восхищенно уставился в окно. Хотя заросли рогоза и перемежались кое-где безжизненной асфальтовой тундрой, плотно уставленной автофургонами, а местами среди них высились и вышки электропередач и дымовые трубы, Кэт не могла не признать, что в заоконном пейзаже есть что-то… пусть не красота, а первозданность. Даже здесь, вблизи от города, уцелели островки земли, которые выглядели, кажется, точно так же, как и во времена, когда еще ни одно дерево не было здесь повалено на постройку первого фермерского дома. Яркое утро обещало жаркий, безоблачный день. Низкое солнце золотило болота, мерцало в лужах черноватой воды.
Они ехали. Ехали в неизвестность; никто не взялся бы сказать, что их там ждало. Стояло утро, оно было везде — и в Дейтоне, и в Денвере, и в Сиэтле. Утро было на морских берегах и в лесах, где ночные хищники уже возвратились в свои берлоги, а робкие дневные звери, которым предстояло быть съеденными, вышли на поиски пищи. Утро играло на оцинкованных крышах фабрик и на горных пиках, царило над полями и парковками, в съемных комнатенках, где неимущие матери выбивались из сил ради того, чтобы их дети были живы и здоровы, где они в меру скудных средств надеялись дать детям счастье, хотя бы на какое-то время.
За окном ослепительно-белая чайка резко прянула вниз и несколько мгновений держалась вровень с поездом. Кэт успела рассмотреть ее черные глаза-бусинки и яркое оранжевое пятно у нее под клювом.
Кэт заглянула в сумочку — все в порядке, бомба на месте. Экран сотового мигал. Значит, кто-то оставил для нее сообщение. Она выключила телефон.
Мальчик оторвался от окна. Лицо у него горело от возбуждения.
— Знаете что? — спросил он.
— Что?
— И малейший росток есть свидетельство, что смерти на деле нет.
— Правильно.
Он снова принялся смотреть в окно, жадно вглядываться в несущиеся мимо просторы Нью-Джерси. Он был безвреден. Он был безоружен. Он был всего лишь маленьким мальчиком, впервые в жизни узнавшим, что такое счастье. Ей совсем нетрудно было бы схватить его и доставить куда следует. Именно так ее обучали поступать.
Кэт коснулась его хрупкого плеча. Не отрывая взгляда от пейзажа, он потянулся и погладил ее по руке. Вроде бы обыкновенный, ничего не значащий жест — но как это было не похоже на него. Это был первый на ее памяти порыв, в котором звучала не робость, а бездумное доверие ребенка, почувствовавшего, что его любят. Он начал открываться ей, испытывать к ней доверие. Он был невероятным созданием, с бесповоротно изуродованными душой и телом, но в то же самое время и
