искренним, она четко артикулировала: ха-ха-ха-ха-ха. Потом, так же внезапно, она замолчала.
Пит проводил Кэт на улицу. Вдоль Питт-стрит дул северный, отдающий дымом ветер. На Уильямсбергском мосту сигналили грузовики.
— Матерь Божья, помоги, — сказал Пит.
— Не думаю, что от нее чего-нибудь добьются.
— Тебе, видимо, интересно будет узнать, что эти ребята не понимают слова «нет».
— В смысле, не думаю, чтобы она что-то знала.
— Что-то она точно знает.
— Хорошо. Она может знать о замысле, воплощение которого началось много лет назад. Она может знать несколько имен — ненастоящих, по которым никого не удастся найти.
— Ребята сумеют использовать любую информацию.
— Знаю.
— Тебе бы пойти домой и отдохнуть.
— А ты?
— Скоро тоже. Я пока, как и ты, не у дел.
— Но…
— Жутковато мне как-то. Поторчу здесь еще немножко. Просто мне, по-моему, не время еще идти домой спать.
— Понимаю. Я могла бы составить тебе здесь компанию.
— Не-а. Тебе поспать надо. Через… дай-ка посмотрю… три часа — на смену.
— Ты прав.
— Чикаго. Чертов Чикаго.
— Она сказала, что семья большая.
Он закрыл глаза, слегка покачнулся, словно теряя равновесие, и сказал:
— Об этом не хочу даже думать.
— А кто хочет?
— Действительно, — согласился он. — Кто хочет?
Они стояли вместе в тишине третьего часа ночи. Что-то происходило. Может, ничего из ряда вон выходящего; может, как сказал несколько дней назад Пит, из мухи раздували слона. Можно было даже предположить, что в Чикаго какой-нибудь психопат увидел заголовки газет и подумал: хм-м, обнять человека и подорвать его, интересная мысль, и как это я сам до этого не додумался? Или, в худшем случае, это могло быть дело рук рассеянной по стране группки безумцев — да, опасной, но не настолько многочисленной, чтобы переменить ход истории. Сколько было большевиков, когда они свергли царя? Кэт следовало бы это знать.
И все же. У нее возникло чувство, а чувствам она привыкла доверять.
— Пит?
— Да?
Она хотела сказать ему, что где-то должны существовать и иные места. Где-то должны существовать трава и деревья и маленький домик. Не было ничего героического — более того, при желании это можно было счесть за трусость — в желании сбежать, чтобы спасти сама себя и еще, быть может, одного или двух человек, чтобы попробовать провести остаток жизни в какой-нибудь деревушке, пока другие пребывают на переднем крае.
И кроме всего прочего, Пит не мог последовать за ней. У него были обязательства. Да и если бы не обязательства, он совсем не создан для деревенской жизни. Он не знал бы, чем себя в ней занять.
— Не начинай снова курить, — сказала она.
— Это я так, только сейчас.
— Хорошо. До встречи.
— До встречи.
Она оставила его одного. Воздух оживал, в стороне грохотал Уильямсбергский мост.
Мальчик проснулся вскоре после семи. Кэт сидела рядом с ним на краю кровати.
— Привет, — сказал он.
— Привет.
— Мы едем?
— Да. Одевайся.
Он выскочил из-под одеяла, надел джинсы и куртку. Кэт взяла ручку и большой, с желтыми страницами, блокнот.
— Я готов, — сказал мальчик.
— Подожди минутку, — ответила Кэт.
Она написала:
Пит,
мне надо уйти. Я не в своем уме. Может, все эти годы я, сама того не зная, была безумна? Наверно, я заразилась чем-то от полоумных, с которыми разговаривала. Наверно, я больше не хочу этой жизни и ничего другого, из чего мне предложено выбирать. Я не могу и дальше работать на компанию. Я должна найти себе какое-то другое дело.
Я хочу сказать, что
Она положила исписанный листок на кухонный стол. Бомба по-прежнему лежала у нее в сумке. Неразумно было бы оставлять ее здесь. Кэт придумает, каким образом избавиться от нее так, чтобы никто ее не подобрал.
— Ну вот, — сказала она мальчику. — Я тоже готова.
На завтрак она ничего ему предложить не могла. Не страшно, можно будет что-нибудь купить по пути на вокзал.
Поехать поездом — лучший вариант. У Кэт не было машины, а взяв ее напрокат, она оставила бы за собой след. Информация о покупке авиабилетов тоже остается в компьютере. А билет на поезд можно купить за наличные, при этом никто на спросит вашей фамилии и ничего вообще не спросит.
Она спустилась с мальчиком по лестнице, остановилась на крыльце и огляделась по сторонам. Вокруг происходило то же, что обычно происходит по утрам. Карьеристы торопились на работу, сапожник поднимал жалюзи своей мастерской. У цветочного магазина напротив старик выкрикивал что-то несуразное. На Восточной Пятой улице начинался обычный новый день.
Она замерла в нерешительности. Еще оставалась последняя возможность совершить разумный поступок. Она могла отвести ребенка в участок. Тогда бы она, конечно, потеряла работу — ни в каких инструкциях не сказано, что можно укладывать спать подозреваемого в опасном преступлении и оставлять его на ночь у себя дома. Но она нашла бы другую работу. Завела бы другого приятеля. Она могла бы сдать ребенка полиции и продолжить жизнь законопослушного гражданина. То, что она делала сейчас — еще пока не сделала, но сделать намеревалась, — означало непоправимость.
Мальчик взял ее за руку.
— Что-то не так? — спросил он.
— Нет, — сказала она. — Все в порядке.
Чувствуя себя головокружительно безрассудной, словно бросаясь с головой в пучину, она повела ребенка по улице.
