Кухня, ванная, две спальни, освещенные голыми лампочками. Лампочки были маломощными, ватт, наверное, на пятнадцать — они испускали тусклый бесцветный свет. Неверный свет и глянец страниц на стенах окрашивали комнату сепией, создавая впечатление невещественного, словно Кэт ходила не по комнатам, а по их старинным фотографиям. При всем безумии и запустении в этом месте царил своеобразный порядок. Кухня выглядела приличнее, чем ее собственная. Над плитой на крюках висели кастрюли — побитые, но чистые. На разделочном столе в банке из-под кофе «Фолджерс» стояли ложки- вилки. В первой спальне она увидела три кровати, стоящие вплотную одна к другой, аккуратно убранные, на каждой подоткнутое под матрас серовато-коричневое одеяло, в головах, точно по центру, — подушка цвета слоновой кости. В синих решетчатых ящиках из-под молочных бутылок лежала кое-какая одежда. Во второй спальне была одна кровать, такая же, как и три остальные. Помимо кровати, во второй спальне стояла старинная швейная машинка на дубовой подставке, ножная, глянцевито-черная, похожая на насекомое.
Это мог бы быть удешевленный вариант казарм или сиротского приюта. Конечно, если бы буквально все — кухонные шкафы, окна — не покрывали книжные страницы.
— Здесь она их держала, — сказала Кэт Питу.
— Кого?
— Мальчишек. Они попадали к ней младенцами, и она их тут растила.
— Издеваешься надо мной?
— Она воспитала семейство убийц. Брала никому не нужных детей и воспитывала их здесь. То, что случилось, она задумала много лет назад.
— Уверена?
— Ни в чем я не уверена.
— А зачем она это делала — есть соображения?
— Что, по-твоему, долговечно? Как ты думаешь, долговечен ли город огромный?
— Ты это о чем?
— Она считает, что наступили последние дни. Что невинные восстают.
— Сумасшедшая.
— На всю голову.
— Ничего похожего на ее отпечатки пальцев в базе пока не найдено.
— И не найдется. Она никто. Никто из ниоткуда.
— Что-то ты совсем как она заговорила.
Кэт сказала:
— Это моя работа. Проецировать себя на сознание подозреваемых.
— Невеселое местечко.
И никогда им не было, детка.
Она сказала:
— Если честно, Пит, то мы ведь этого ожидали. Сам знаешь.
— Я лично не ожидал.
— Не этого конкретно. Но ты ж меня понимаешь. Давно не тайна, как легко перепугать весь мир. Оказывается, что и обрушить к чертям всю систему тоже не так трудно. Сделать это можно с помощью кучки безумных детей и взрывчатки из хозяйственного магазина.
— Согласен, все послетали с катушек, но жизнь-то продолжается. Одна старуха идиотка и двое дебильных детей не могут перевернуть все с ног на голову.
— Знаю.
— Тогда чего же говоришь?
— Не против, если я порассуждаю?
— Давай. Сколько угодно.
— Ты, возможно, и прав. Это просто старая ведьма и двое ущербных детей. Но, по ее словам, ход истории всегда меняла кучка людей.
— Вроде, скажем, нескольких тысяч большевиков. Но тут совсем другое дело.
— Конечно, совсем другое дело.
— Не разговаривай со мной таким тоном.
Питу наверняка был знаком такой тон. К нему, должно быть, прибегала его мать.
— Извини. Я просто хочу сказать: есть вероятность, что эта шайка ненормальных — часть чего-то большего. Чего-то, обладающего гораздо большим потенциалом.
— То есть их больше?
— Она упоминала разветвленную семью.
— Боже!
— Пит, возможно, она всего лишь душевнобольная. Может быть, все это — порождение ее старого больного мозга.
— Но ты так не думаешь.
— Я не знаю, что и подумать… Если честно, нет, не думаю.
Пит засунул руки глубоко в карманы. Лицо у него было пепельно-бледным, на лбу выступили капельки пота. Она представила его себе в детстве. В этом неторопливом и скудном мире он был норовистым, упрямым и яростным. Он никогда не говорил никому, и точно уж не своей бедной, замученной работой матери, о шепотах в глубине кладовки и о том, что жадно караулило его под кроватью.
Пит сказал:
— Возвращайся и допроси ее.
— Я не занимаюсь допросами.
— Ну не знаю… Езжай потрепаться со старой кровожадной сукой.
— С удовольствием. Сюда еще люди подъедут, я правильно понимаю?
— Половина всего наличного состава.
— Пит?..
— Чего?
— Хотела было сказать: не волнуйся. А потом подумала, с какой стати тебе это говорить.
— Бери такси и отправляйся в участок. У меня каждый человек на счету.
— Люблю кататься на такси.
— Возьми чек.
— Сам знаешь, возьму.
Везти так близко к месту взрыва никто не хотел, так что Кэт поймала такси далеко не сразу. Когда наконец один смельчак (Манил Гупта, согласно карточке-удостоверению; спасибо тебе, Манил) остановился рядом с ней, она развалилась в колючей полутьме на заднем сиденье и приготовилась наблюдать, как мимо проплывает город.
Она попросила Манила ехать не в участок, а к ней домой, где хотела прихватить «Листья травы». Возможно, при разговоре с женщиной эта книжка понадобится, а надеяться на то, что в Седьмом участке найдется экземпляр Уитмена, было бы крайне легкомысленно.
Манил кивнул и поехал. И пусть он вез ее недалеко, всего-то до Восточной Пятой улицы, ей это очень нравилось — вот так передоверить себя другому. Поздно ночью из окна автомобиля сравнительно тихий и пустынный Нью-Йорк походил на любое другое место ночной Америки. Только в такие минуты относительной тишины по-настоящему веришь, что этот сияющий окнами гибельный город неотъемлемо принадлежит погруженному в сон континенту, на просторах которого свет фар перекликается с созвездиями, леса и черные плодородные равнины испещрены льдистым сиянием бензоколонок и круглосуточных забегаловок, где вдоль линий уличных фонарей вытянулись закрытые на все ставни городишки, где бодрствуют лишь немногие: бродяги, рыщущие во тьме, мученики бессонницы, склонившиеся над книгой, матери, утешающие плачущих от колик младенцев, официантки и работники заправок, пекари и лунатики; а над всем этим, гуще чем звезды на небе, несется невесть к кому обращенная музыка радиодиджеев.
