голову в боевую готовность. Полицейский, принявший Кина, удивляется миролюбию этого человека, у которого на совести такой переполох. И поскольку он больше всего пострадал от кулаков рыжего, он ненавидит его жену. Пусть она на всякий случай тоже последует в участок. Оба стража с радостью берут ее под арест. Они стыдятся, что бездействовали, в то время как четверо других рисковали жизнью, сражаясь с рыжим. Тереза идет с ними, потому что с ней ничего не может случиться. Она бы все равно пошла с ними. Она намерена расквитаться с обоими мужьями в дежурке.

Другой полицейский, известный своей хорошей памятью, считает арестованных по пальцам: один, два, три. Где четвертый? — спрашивает он швейцара. Тот следил за всей этой борьбой с обиженным видом и только успел вычистить свою каскетку, когда взяли под арест всех врагов. Он уже оттаял; о четвертом он понятия не имел. Полицейский с памятью заявил, что тот сам говорил о четырех соучастниках. Швейцар стал это оспаривать. Уже двадцать шесть лет он следит здесь за порядком. У него трое детей. Считать он, надо думать, умеет. Другие пришли ему на помощь. Никто не знал ни о каком четвертом. Четвертый — это выдумка, четвертый — это выдумка вора, который хочет отвлечь от себя внимание. Этот хитрый пес знает, почему он молчит. Таким доводом удовлетворился и искусник по части памяти. У всех шестерых дел было по горло. Арестованных осторожно провели через остатки стеклянной двери и остатки толпы. Кин задел единственный застрявший в раме кусок стекла и разрезал себе рукав. Когда они подошли к караулке, из руки у него сочилась кровь. Те немногочисленные любопытные, что увязались за ними, смотрели на эту кровь изумленно. Она казалась им невероятной. Она была первым признаком жизни, который подал Кин.

Почти вся толпа разбрелась. Одни снова сидели за окошками, другие с умоляющим или упрямым видом протягивали закладываемые вещи. Служащие, однако, снисходили до того, чтобы перекинуться словом о последних событиях даже с бедняками. Они выслушивали мнения людей, не слушать которых было их самой священной обязанностью. В вопросе об объекте преступления единства так и не достигли. Драгоценности, — полагали одни, иначе не стоило и толпиться. Книги, — утверждали другие, в пользу этого говорит, мол, место происшествия. Люди посолиднее рекомендовали дождаться вечерних газет. Большинство клиентов склонялось к тому, что все произошло из-за денег. Служащие возражали им, мягче, чем обычно: у кого столько денег, тот не ходит в ломбард. А может быть, они уже заложили вещи. Это тоже было скорее всего исключено, любой, с кем они имели бы дело, узнал бы их, и не было служащего, который не считал бы себя тем, с кем они могли иметь дело. Кое-кто жалел своего рыжего героя, большинству он стал безразличен. Чтобы не показаться бессердечными, эти находили, что жалости заслуживает скорее его жена, хотя она и старая женщина. Жениться на ней никто не хотел бы. Жаль потерянного времени, но провели его не скучно.

В караулке арестованных подвергли допросу. Привратник рычал:

— Коллеги, я не виновен!

Тереза хотела навредить ему и кричала:

— Он, доложу вам, уже на пенсии.

Так сгладила она скверное впечатление, которое произвела на коллег его фамильярность. Объективное замечание, что он уже на пенсии, заставило предположить, что речь идет действительно о бывшем полицейском. Вид у него был и правда жестокий и грубый, только слух о крупном ограблении, которому пытался подвергнуть его истинный преступник, никак не вязался с такой внешностью. Его допрашивали. Он рычал:

— Я не преступник!

Тереза указала на Кина — ведь о нем забыли — и сказала:

— Он украл, доложу вам, он!

Самоуверенное поведение рыжего заставило полицейских задуматься. Они всё еще не знали, кто перед ними. Указание Терезы пришлось им кстати. Трое бросились на Кина и бесцеремонно обыскали его карманы. Обнаружилась куча измятых банкнотов; при подсчете оказалось восемнадцать купюр по сто шиллингов.

— Это ваши деньги? — спросили Терезу.

— Разве они были мятые? Их должно быть вшестеро больше!

Она рассчитывала на всю сумму, значившуюся в банковской книжке. Кина спросили насчет остального, он не ответил. Прислонясь к спинке стула, угловатый и одичалый, он стоял в точности так, как его поставили. Кто видел его, тот был уверен, что он вот-вот упадет. Но никто не видел его.

Из ненависти к Терезе его провожатый принес ему и поднес к самому рту стакан воды. И стакан и благодеяние остались незамеченными, и еще один враг присоединился к тем, кто снова обыскивал его карманы. Если не считать найденной в кошельке мелочи, результат был нулевой. Некоторые покачали головами.

— Куда вы спрятали деньги, приятель? — спросил комендант.

Тереза осклабилась:

— Что я говорила — вор!

— Вы, любезнейшая, — сказал комендант, на чей взгляд она была одета чересчур старомодно, — сейчас отвернитесь! Его разденут. Тут ничего нет.

Он презрительно усмехнулся; ему казалось безразличным, будет или не будет смотреть старая перечница. Он знал, что эту сумму найдут, и злился на то, что у такой плебейки столько денег.

Тереза сказала: 'Разве это мужчина? Это же не мужчина!' — и не тронулась с места. Привратник рычал: 'Я невиновен' — и смотрел на Кина так, словно выражал ему величайшую признательность за его «презент». Он настаивал на своей невиновности — не в смерти дочери, а в унизительном обыске, предстоявшем господину профессору.

Трое полицейских, которые как раз вынули руки из карманов вора, сделали одновременно, как по команде, два шага назад. Никому не хотелось раздевать этого тошнотворного типа. Он был такой худой. В этот миг Кин упал на пол. Тереза закричала:

— Он лжет!

— Он же ничего не говорит! — осадил ее один из полицейских.

— Говорить может любой, — возразила она. Привратник бросился на Кина, чтобы поднять его.

— Это трусость — лежачего, — сказал комендант. Все подумали, что рыжий собирается бить упавшего. Никто ничего не имел бы против этого, беспомощный скелет на полу действовал возбуждающе. Воспротивились только посягательству на их собственные прерогативы: прежде чем рыжий достиг Кина, его схватили и оттащили назад. Затем подняли упавшее существо. Они даже не стали отпускать шуток насчет его веса, настолько он был им противен. Кто-то попробовал усадить его на стул.

— Пусть стоит, симулянт! — сказал комендант. Он доказывал этой женщине, чьей проницательности ему было стыдно, что и он видит все насквозь. Полицейские поставили длинное ничто вертикально, тот, кто был за стул, раздвинул хотя бы ступни преступника, чтобы увеличить его опорную площадь. Другой полицейский отпустил Кина вверху. Кин повалился снова и повис на руках третьего. Тереза сказала:

— Это подлость! Он умирает!

А она-то радовалась, что он будет так славно наказан.

— Господин профессор, — зарычал привратник, — не делайте этого!

Он был доволен, что никто не интересуется его дочерью, но все же рассчитывал на показания этого доброго человека.

Комендант увидел, что представился случай дать ушлой бабе урок мужского ума. Он быстро схватил себя за очень маленький нос, свою большую беду. (Во внеслужебное время, на службе, в любые незанятые часы он, вздыхая, разглядывал его в карманное зеркальце. От трудностей нос вырастал. Приступая к их преодолению, комендант наскоро удостоверялся в существовании носа, потому что так славно было совершенно забыть о нем три секунды спустя.) Теперь он решил тем более раздеть преступника.

— У покойников глаза открываются, а то бы не надо было их закрывать. Симулянт не может позволить себе этого. Если он откроет глаза, не будет остекленения. Если закроет, я не поверю в его