Несколько месяцев мучил Терезу страх, что он не узнает ее. Она делала все для своей узнаваемости. Она ухаживала за своей юбкой, она ежедневно стирала, крахмалила, гладила ее, но у этого интересного человека было ведь столько женщин. Теперь он сказал: 'Для нового господина супруга?' Она поняла тайный смысл этих слов. Он узнал ее. Она потеряла всякий стыд, она не стала озираться, есть ли еще кто-нибудь в лавке, а подошла вплотную к нему и слово в слово сказала то, что отрепетировала перед зеркалом. Своими влажными глазами он глядел ей в лицо. Он был такой красивый, она была такая красивая, все было такое красивое, и, дойдя до роскошных бедер, она потеребила на себе юбку, помедлила и, держась для устойчивости за сумку, начала все сначала. Он махал руками, восклицал среди ее речи: 'Сударыне угодно? Ах, сударыня! Сударыне угодно?' Чтобы она говорила тише, он подошел к ней еще ближе, его рот открывался и закрывался рядом с ее ртом, он был совершенно одного роста с ней, и она говорила все быстрей и все громче. Она не забывала ни одного слова, каждое вылетало у нее изо рта разрывающимся снарядом, дышала она тяжело и прерывисто. Дойдя до бедер в третий раз, она развязала сзади тесемки, но прижала к юбке, отчего та и не сползла, сумку. Продавцу стало не по себе от страха, она все еще говорила нисколько не тише, ее красные, потные щеки касались его щек. Если бы только он понял ее, он понятия не имел, кто она и что ей нужно. Он схватил ее за толстые плечи и простонал: 'Сударыне угодно?' Она снова остановилась перед самыми бедрами, роскошно и во весь голос довела их до конца, прошептала 'Да!' и втиснулась ему в объятия. Она была толще, чем он, и считала себя обнятой. Тут уж юбка упала на пол. Тереза заметила это и стала еще счастливее, потому что все вышло так само собой. Почувствовав его сопротивление, она испугалась среди блаженства и прорыдала: 'Позволю себе!' Голос Пуды сказал: 'Ах, сударыня! Ах, сударыня! Ах, сударыня!' Сударыней была она. Слышались и другие голоса, совсем не красивые, люди смотрели на них, ее это не трогает, она женщина порядочная. Господин Пуда стыдился, он всячески вырывался, она не выпускала его, крепко сжимая руки у него за спиной. Он кричал: 'Извольте, сударыня, будьте любезны, сударыня, отпустите же меня, сударыня!' Ее голова лежала у него на плече, а его щеки были как масло. Почему он стыдится? Она не стыдится. Она даст отрубить себе руки, но его не отпустит. Господин Пуда топал ногами и рычал: 'Разрешите, пожалуйста, я же не знаю вас, разрешите, пожалуйста, отпустите меня!' Затем появилось много людей, они били Терезу по рукам, она стала плакать, но Пуду не выпустила. Какой-то силач разжал ее пальцы один за другим и вдруг вырвал у нее господина Пуду. Тереза зашаталась, провела рукавом блузки по глазам, сказала: 'Ну, доложу вам, разве можно быть таким грубым!' — и перестала плакать. Силач был рослой, толстой женщиной. Господин Пуда успел жениться! В магазине стоял страшный шум, когда взгляд Терезы упал на ее лежавшую на полу юбку, она поняла — почему.

Совсем рядом толпились люди, они смеялись так, словно им за это платили. Стены и потолок дрожали, мебель качалась. Кто-то кричал: 'Спасательная дружина!', кто-то другой: 'Полиция!' Господин Груб возмущенно обтирал свой костюм, особенно он любил его подкладные плечики, он все приговаривал: 'Манеры тоже имеют какой-то предел, сударыня!' — и, как только удовлетворился состоянием костюма, приступил к чистке задетой щеки. Тереза и он были единственными, кто не смеялся. Его спасительница, «Мать», разглядывала его недоверчиво, предполагая за этим инцидентом какую-то любовную историю. Поскольку ей пришлось в нем участвовать, она склонялась больше к полиции. Эту бесстыдницу следовало проучить. Он-то уже проучен. Кроме того, он был человек милый, чего она, однако, никогда не сказала бы вслух. Дело требовало непоколебимой строгости. Несмотря на это соображение, она смеялась резко и громко. Все говорили наперебой. Тереза, прямо среди толпы, снова надела юбку. Какая-то девушка- конторщица посмеялась над ее юбкой. Тереза не дала юбку в обиду и сказала: 'Вы, доложу я вам, не отказались бы!' При этом она указала на широкие кружева своей нижней юбки, которые тоже, помимо самой юбки, недурно выглядели. Смех не прекращался. Тереза была вполне довольна, она боялась его жены. Счастье, что она обняла его, а то ей никогда больше это не удалось бы. Пока они смеялись, с ней ничего не могло случиться. Среди смеха на человека не нападают. Какой-то тощий служащий, вид у него был не мужчины, а ее прежнего мужа, вора, сказал: 'Подружка Груба!' Другой, это был мужчина, сказал: 'Хороша подружка!' То, что все засмеялись теперь еще сильнее, она сочла гадким.

— А я, доложу вам, и правда хороша! — крикнула она. — Где моя сумка? — Сумка пропала. — Где моя сумка? Я вызову полицию!

Мать сочла это наглостью.

— Вот как! — сказала она. — Теперь в полицию позвоню я!

Она повернулась и направилась к телефону.

Господин Больш, маленький начальник, ее сын, все время стоял за ее спиной, пытаясь что-то сказать. Никто не слушал его. Он в отчаянии дергал ее за рукав, она отталкивала его, твердя грубым мужским голосом:

— Мы ей покажем! Мы посмотрим, кто здесь хозяин.

Господин Больш был вконец растерян. Когда она уже взяла телефонную трубку, он осмелился прибегнуть к крайней мере и ущипнул ее.

— Но она же покупала у нас, — шепнул он.

— Что? — спросила она.

— Хорошую спальню.

Он был единственный, кто узнал Терезу. Мать бросила трубку, повернулась к персоналу и тут же объявила всем без исключения:

— Я не позволю обижать моих покупателей! Мебель опять задрожала, но уже не от смеха.

— Где сумка дамы? Чтобы через три минуты сумка была на месте!

Все служащие бросились на пол и послушно заползали. Ни от кого не ускользнуло, что Тереза тем временем подняла сумку. Она лежала там, где раньше стояла мать. Господин Груб встал на ноги первым и с удивлением заметил сумку у Терезы под мышкой.

— Как я погляжу, сударыня, — пропел он, — сударыня уже нашла сумку. Сударыне всегда везет. Сударыне угодно — если дозволено спросить?

Его служебный раж мать вознаградила благоволением. Она подошла к нему чеканным шагом и кивнула головой. Тереза сказала:

— Сегодня ничего, спасибо.

Груб низко склонился над ее рукой и сказал с грустным смирением:

— Тогда целую вашу милую ручку, сударыня.

Он поцеловал предплечье выше перчатки, пропел: 'Целую ручку вам, мадам!' — и, изящно отказываясь от чего-то левой рукой, отступил назад. Персонал вскочил и выстроился почетным караулом. Тереза помедлила, гордо вскинула голову и на прощанье сказала:

— Можно, доложу я вам, поздравить?

Он не понял ее, но привычка велела ему поклониться. Затем она подошла к почетному караулу. Все спины были согнуты, все приветствовали ее. Сзади стояла мать, прощавшаяся громовым голосом. Начальник, державшийся возле нее, предпочел помолчать. Он уже сегодня позволил себе лишнее. Сообщить, что это покупательница, следовало, конечно, раньше. Когда Тереза стояла в дверях, которые, превратив их в триумфальную арку, держали два человека, он поспешно исчез в конторе. Может быть, мать забудет о нем. До последней секунды слышала Тереза возгласы восхищения: 'Шикарная особа!', 'Красивая юбка!', 'До чего же синяя!', 'И полная сумка!', 'Как княгиня!', 'Везет же Грубу!'. Это не было сном. Счастливец все время целовал ей руку, она стояла уже на улице. Даже дверь закрылась с опозданием и почтительно. Сквозь стекла смотрели ей вслед. Она обернулась только один раз и, улыбаясь, заскользила вперед.

Вот как случается, когда любит человек особенный. Он женился! Разве он мог ждать ее? Ей следовало объявиться раньше. Как он заключил ее в объятья! Затем он вдруг испугался. Его новая жена была в магазине. Капитал у него от жены, поэтому ему нельзя делать такие вещи. Он человек порядочный. Он знает, что полагается. Он смыслит что к чему. Спереди он обнимал ее, сзади он защищался. Чтобы слышала жена, он бранился. До чего же умный человек! У него есть глаза. У него есть плечо. У него есть щека. Жена сильная. Жена — не замухрышка, но она ничего не заметила. Из-за ее сумки она сразу захотела вызвать полицию. Такой и надо быть жене. Точно такой же женой была бы она, вор никак не уходил раньше, вот она и опоздала. Разве она виновата? Вор виноват. Груб целовал ей руку. У него есть губы. Он ждал ее. Сначала он хотел принять капитал только от нее, и вдруг появилась другая, с очень большим капиталом, ведь женщины не оставляют его в покое, вот он и взял ее. Не может же он бросаться большими