удался урожай, она голодает. Душа предка питается зерном, мясом, дичью с господских владений, где она родилась. Но сколь ни велико ее личностное богатство, сколь долго она ни держится, используя запас накопленных сил, — настает миг, когда она рассеивается и гаснет. Через четыре или пять поколений дощечка предка, с которой она была связана определенным ритуалом, теряет право считаться особенной святыней. Она складывается в каменный ларь к дощечкам других, старших предков, время почитания которых давно минуло. Предок, имя которого было на ней запечатлено и которого она представляла, уже больше не господин. Его мощная индивидуальность, так долго выдвигавшаяся на передний план, исчезает. Его жизненный путь закончен, роль предка отыграна. Благодаря специальному культу ему в течение многих лет удавалось избегнуть судьбы обыкновенных мертвецов. Теперь же он возвращается в массу прочих мертвых и становится анонимным, как все они.

Не всех предков хватает на четыре или пять поколений. Как долго остается стоять дощечка, как долго продолжают обращаться к душе с просьбой прийти и принять пищу — это зависит от ранга предка. Некоторых уже через поколение откладывают в сторону. Но сколько бы они ни протянули, тот факт, что они вообще существуют, в корне изменяет саму природу выживания.

Оно уже не является тайным триумфом сына, который живет, когда отец уже умер. Ибо отец присутствует здесь же в качестве предка: ему сын обязан всем, что имеет, и в его интересах сохранять отцовское благоволение. Он обязан кормить отца, даже умершего, и сто раз поостережется, прежде чем показать ему свое превосходство. Пока сын жив, душа отца всегда рядом, причем, как мы видели, она несет в себе совокупность черт определенной узнаваемой личности. Отцу же, в свою очередь, крайне важно, чтобы его питали и почитали. В новом существовании в виде предка ему необходимо, чтобы сын его жил: не будет потомков, не от кого будет ждать почитания. Ему нужно, чтобы сын и последующие поколения жили дольше, чем он сам. Ему нужно, чтобы дела их шли хорошо, ибо их успехом определяется его собственное существование в качестве предка. Ему нужно, чтобы они жили до тех пор, пока готовы помнить о нем. Так возникает органичное и благоприятное сочетание интересов: отец в качестве предка обретает своеобразную форму продления жизни, дети — гордость за то, что в состоянии это обеспечить.

Так же важно, что в течение нескольких поколений предки существуют поодиночке. Их помнят и почитают в качестве индивидуумов, и, лишь уйдя в совсем далекое прошлое, они сливаются в массу. Именно отец и дед как отдельные четко определенные индивиды стоят между потомками и безликой массой предков. Пока сын испытывает удовлетворение от того, что отец рядом, ее влияние сдержаннее и мягче. Из-за самой природы отношений она не может побудить сына к умножению числа мертвых. Лишь он сам станет тем, кто увеличит это число на единицу, но ему хочется, чтобы этого не случилось как можно дольше. Так ситуация выживания теряет свой массовидный характер. Выживание как страсть оказывается непонятным и противоестественным, оно лишается своих смертоносных качеств. Самоощущение и память заключают союз между собой. Одно окрашивается другим, и лучшее из обоих сохраняется.

Задумавшись над образом идеального властителя, как он сложился в истории и мышлении китайцев, поражаешься его человечности. В нем нет насилия, что скорее всего надо отнести на счет такого вот рода культа предков.

Лучшее изображение чумы дал Фукидид, который сам переболел ею и выздоровел. Оно кратко и четко передает все характерные черты этой болезни, поэтому стоит здесь воспроизвести важнейшее.

«Люди мерли как мухи. Тела умерших громоздились друг на друга. Можно было видеть, как полумертвые создания, шатаясь, брели по улицам, или, жаждая воды, скапливались у источников. Храмы, где они содержались, были полны трупов умерших там людей.

Многие семьи были так поражены павшим на них несчастьем, что забывали оплакивать мертвых.

Погребальные церемонии смешивались одна с другой, мертвых хоронили кое-как. Некоторые, в чьих семьях умерло столько народу, что денег на похороны уже не хватало, прибегали к бесстыднейшим уловкам. Они первыми появлялись у погребального костра, сложенного другими, клали туда своих мертвых и поджигали дрова, или, если костер уже горел, бросали в него принесенные с собой трупы прямо поверх уже лежащих там.

Их не останавливал страх перед законами божескими или человеческими. Что касается богов, то неважно было, почитаешь ты их или нет, ибо каждый видел, что одинаково умирают и праведные, и грешные. Никто не боялся быть привлеченным к ответу за нарушение человеческих законов, ибо дожить до этого никто не надеялся. Каждый чувствовал, что над ним произнесен уже гораздо более страшный приговор, и хотел, пока он не исполнился, еще хоть немного насладиться жизнью.

Больше всех заботились о больных и умирающих те, кто сам переболел чумой и выздоровел. Они не только понимали в деле, но и чувствовали себя в безопасности, ибо никто не заболевал второй раз, а если и заболевал, то никогда смертельно. Таких все поздравляли, и они сами испытывали такой подъем, что, им казалось, они никогда уже не умрут от болезни». Из всех несчастий, с давних пор постигавших человечество, крупные эпидемии оставили по себе особенно живое воспоминание. Они разражались с внезапностью природных катастроф, но если землетрясение исчерпывалось несколькими короткими толчками, эпидемия растягивалась на несколько месяцев или даже на год. Землетрясение сразу причиняет ужаснейший урон, его жертвы гибнут все одновременно. Чумная эпидемия, напротив, обладает кумулятивным действием: сначала она захватывает только некоторых, потом случаи заболевания учащаются, скоро смерть наведывается повсюду, потом мертвых становится больше, чем живых. Результат эпидемии может быть таким же, как и землетрясения. Но здесь люди — свидетели массового умирания, все происходит у них на глазах. Они как будто участники сражения, которое длится дольше, чем любое из известных сражений. Но враг здесь таинственен и невидим, ему невозможно нанести удар. Остается лишь ждать нападения. Нападает только он и разит, когда хочет. Он убивает одного за другим, и скоро кажется, что он уничтожит всех.

Когда эпидемия обнаружилась, она не может закончиться иначе, чем общей гибелью всех. Против нее нет средств, и те, кого она захватила, ждут исполнения произнесенного над ними приговора. Лишь захваченные ею представляют собой массу: они равны перед лицом судьбы. Их число увеличивается с возрастающим ускорением. Цель, к которой они движутся, будет достигнута через несколько дней. Они достигнут при этом величайшей плотности, к какой способны человеческие тела — плотности собранных в кучу трупов. Эта задержанная масса мертвых, согласно религиозным представлениям, еще не окончательно мертва. В некий миг она восстанет и, тесно построившись перед Господом, предстанет на Страшный Суд. Но, если отвлечься от дальнейшей судьбы мертвых — не везде верят одинаково, одно остается неоспоримым: эпидемия завершается массой умирающих и мертвых. Ими полны «улицы и храмы». Иногда их уже невозможно хоронить как положено, поодиночке, и их валят друг на друга в братские могилы, тысячами в одну яму.

Существует три важнейших, хорошо знакомых человечеству явления, цель которых состоит в нагромождении груды трупов. Они родственны друг другу, и потому важно их между собою разграничить. Это битва, массовое самоубийство и эпидемия.

Битва рассчитана на нагромождение трупов врагов. Нужно уменьшить число живых врагов, чтобы в сравнении с ним огромным казалось число своих. Гибель своих при этом оказывается неизбежной, но к этому не стремятся. Цель — груда мертвых врагов, и к ней стремятся изо всех сил, применяя все умения и возможности.

При массовом самоубийстве такая же активность оборачивается против своих. Мужчины, женщины, дети убивают себя, пока не останется никого, а только груда собственных мертвецов. Чтоб никто не попал в руки врага, чтобы уничтожить всех полностью и окончательно, на помощь призывают огонь.

При эпидемии результат тот же, что при массовом самоубийстве, но смерть здесь происходит не по собственной воле и кажется причиняемой неизвестной внешней силой. Цель здесь