Мученики стаскивают рубахи, которые теперь считаются благословенными, и бросают в толпу. Другие, не входившие сначала в число добровольных жертв, тоже заражаются жаждой крови. Они требуют оружия, разрывают на себе платье и начинают бить и колоть себя где попало.

В шествиях иногда возникают пустоты, кто-то из участников в изнеможении падает на землю. Пустота мгновенно заполняется, масса смыкается над несчастным и идет по нему дальше.

Нет более прекрасной доли, чем умереть в праздничный день ашура. Восемь ворот рая широко раскрыты для святых, и каждый стремится к этим воротам.

Несущих службу солдат, которым назначено заботиться о раненых и наводить порядок, также охватывает возбуждение массы. Они сбрасывают форму и бросаются в кровавое месиво.

Безумие владеет и детьми, даже совсем маленькими; у фонтана стоит переполненная гордостью мать, прижимая к сердцу только что покалечившего себя ребенка. С криком бежит еще один: он только что выколол себе глаз, и сейчас выколет другой. В глазах у родителей — слезы счастья».

При непредвзятом наблюдении в католицизме бросаются в глаза определенные медленность и спокойствие, а также широта. Он претендует на то, что в нем хватит места всем, и это — главная претензия, содержащаяся уже в его имени. Желательно, чтобы обращен был каждый, и при определенных условиях, которые можно счесть не благоприятными, а скорее жесткими, каждый будет принят. В этом — в самом принципе, а не в процессе приема — сохранился последний след равенства, замечательно контрастирующий со строго иерархической во всем остальном природой католицизма.

Спокойствием, которое, так же как и широта, многим в нем импонирует, он обязан своему возрасту и антипатии по отношению ко всему буйно массовому. Недоверие к массе свойственно католицизму с давних пор, возможно, с ранних еретических движений монтанистов, выступавших против епископов решительно без всякого уважения. Опасность внезапных массовых вспышек, легкость, с которой они распространяются, опьянение и непредсказуемость массы, но прежде всего снятие чувства дистанции — а самыми важными, конечно, считаются дистанции в церковной иерархии, — все это с самого начала побудило церковь считать открытую массу своим главным врагом и всячески противостоять ей.

Все вероучительные элементы и практические формы организации церкви пронизаны этим непоколебимым убеждением. На Земле еще не было государства, которое умело бы управляться с массой столь разнообразными методами. В сравнении с церковью все властители выглядят мелкими дилетантами.

Прежде всего это относится к культу, который воздействует на верующих самым непосредственным образом. Он обладает ни с чем не сравнимыми длительностью и инерцией. Движения священников в тяжелом и жестком облачении, размеренность их шагов, обдуманность слов — все это немного напоминает до бесконечности утончившийся плач по мертвому, с такой равномерностью распределенный по столетиям, что от внезапности смерти, остроты боли почти ничего не осталось: временной процесс плача здесь мумифицирован. Многообразные меры применяются для того, чтобы предотвратить связи между самими верующими. Верующие не проповедуют друг другу; слово простого верующего лишено святости. Все, на что он смеет надеяться, что может разрешить его от многообразных тягот, приходит из более высокой инстанции; что ему не объяснено, этого он просто не понимает. Святое слово преподносится ему осмотрительно и мелкими порциями; именно как святое оно от него охраняется. Даже грехи принадлежат священнику, которому он должен их исповедать. Ему не будет облегчения, если он расскажет о них другому обыкновенному верующему, а держать их при себе он тоже не имеет права. Во всем, что касается важнейших моральных вопросов, он один противостоит всей священной иерархии; за полуудовлетворительную жизнь, которую она ему обеспечивает, он ей выдан связанным по рукам и ногам.

Даже причащая верующего, церковь отделяет его от всех, кто принимает причастие вместе с ним, вместо того, чтобы тут же, на месте связать их друг с другом. Для себя причащающийся принимает бесценное сокровище. Для себя он его ожидает. Для себя хранит. Если понаблюдать за теми, кто ожидает причастия, невозможно не заметить, что каждый занят только самим собой. Те, кто идет перед ним и после него, ему более безразличны, чем любой, с кем он общается в обычной жизни, хотя связь и с этим последним достаточно слаба. Причастие связывает причащающегося с церковью, которая незрима и огромна; оно отделяет его от присутствующих. Причащающиеся так же мало чувствуют себя одним телом, как и группой людей, которые нашли сокровище и тут же его поделили.

Самой организацией этого процесса, имеющего центральное значение для каждого верующего, церковь выдает свой страх перед всем, что только могло бы напоминать массу. Она смягчает и ослабляет общность между реально присутствующими людьми и заменяет ее таинственной отдаленной общностью, которая гораздо сильнее, которой сам верующий, по сути, не нужен и которая, пока он жив, по-настоящему не снимет барьер между ним и собой. Дозволенная масса, на которую католицизм обычно ссылается, — масса ангелов и святых — не только отодвинута далеко в потусторонность и тем самым изолирована и обезврежена как источник возможного заражения, сама по себе она пребывает в образцовом состоянии довольства и покоя. Невозможно представить, чтобы святые взялись за какое-то дело, их довольство напоминает довольство участников процессии. Они ступают и поют, возносят хвалу и счастливы. В этом они одинаковы, определенная унифицированность их судеб очевидна, никто еще не пытался скрыть или перемешать черты далеко идущего сходства их жизненных путей. Их много, они рядом друг с другом и исполнены равной святости. Но этим и исчерпываются их массовидные свойства. Их становится больше, но так медленно, что это не заметно: об их численном росте никогда не говорилось. У них нет направления. Состояние их окончательно. Придворное общество, которое они вместе составляют, не меняется. Они никуда не стремятся, им нечего ждать. Наверное, это мягчайшая, безвреднейшая форма массы, которую только можно помыслить. Это, собственно, уже пограничное явление: сводный хор, исполняющий прекрасные, но не слишком волнующие песни; избранность как состояние после всех трудов, которые его обеспечили, и длящееся вечно. Если бы длительность не была самым труднодостижимым во всех человеческих делах и начинаниях, трудно было бы вообще понять, что сплачивает святых как массу.

Того, что бывает среди святых, на Земле не бывает, однако все, что желает показать церковь, она показывает медленно. Впечатляющим примером могут служить процессии. Их должно видеть как можно больше людей, для этого они и движутся, каждая как река. Процессия соединяет верующих тем, что проплывает мимо них постепенно и не побуждая их самих к чему-то большему, чем, скажем, преклонить колена в молитве или присоединиться к ней в надлежащем порядке, то есть в самом хвосте, не пытаясь проникнуть вовнутрь ее рядов.

Процессия отражает в себе церковную иерархию. Каждый шествует в одеянии, достойном его сана, невозможно ошибиться и принять его не за того, кого он представляет. Благословения ожидают от тех, кто имеет право его дать. Уже это членение процессии препятствует пробуждению в зрителе чувств, близких состоянию массы. Оно фиксируется одновременно на нескольких уровнях наблюдения, всякое уравнение их и смешивание полностью исключается. Взрослый зритель никогда не представит себя священником или епископом. Они всегда отделены от него, он ставит их выше, чем себя. Но чем глубже он верует, тем более будет стремиться выказать им, которые гораздо выше и святее его, свое почитание. Именно к этому стремится процессия и ни к чему иному, цель ее — вызвать общее почитание во всех верующих. Большая общность совсем не желательна, она могла бы привести к эмоциональным всплескам и действиям, которые невозможно будет контролировать. Даже само почитание градуировано: поскольку по ходу процессии оно восходит от одной ступени к другой, — причем каждая из ступеней известна и ожиданна, и все они остаются неизменными, — оно лишено всякой остроты внезапности. Оно поднимается медленно и неудержимо как река, достигает высшей точки и медленно спадает.

При том, сколь важны для церкви любые формы организации, не надо удивляться, что она демонстрирует богатый набор массовых кристаллов. Пожалуй, нигде нельзя так хорошо, как здесь, изучить их функции, не забывая, однако, при этом, что и они служат общей цели церкви: предотвращению или,