Холод загнал в норы всех зверей. Есть нечего. Овцы надежно спрятаны в овинах. Собаки не бродят, и все встречают Рождество по домам.
Ветер не доносит ни единого запаха, который бы наводил на мысль об охоте. Он несет только снег. Задрав голову и поджав хвост, со злобой, волки носятся по полям, бегают взад-вперед по дороге и, подгоняемые неумолимым голодом, приближаются к жилью.
Волки умны, и нужен свирепый голод, чтобы они приблизились к человеческому жилью. Они знают, что бросают вызов смерти. Они боятся огня.
Но ведь волчата Терезины не ели уже несколько дней. Они разъярены и готовы пренебречь любой опасностью.
Сколько ни бегают они, поесть не находят. Все покрыто снегом, и белая пустыня простирается насколько хватает глаз.
Но вдруг ноздри шестерых зверей затрепетали. Они почуяли ветер, несущий запах мяса.
Вперед, во весь опор!
В глубине дороги появляется, шатаясь, старик-нищий, ноги которого слегка подточены вином. Он опирается на свой посох и шагает в ночи. Он всегда в пути.
Он едва успел испустить полузадушенный хриплый стон: один волк вцепился ему в горло, другой бросился на затылок. Они свалили его на землю, уже мертвого. Так они справили свой рождественский ужин.
Впервые волчата Терезины отведали человечьего мяса. Теперь они станут опасными для человека, и пастухи начнут их преследовать.
Но на сегодняшний вечер они нашли себе ужин и поедают его на пустынной дороге, под темным небом.
В этот момент дружно зазвонили колокола церквушки – радостно, ликующе, звонко. И, вблизи и вдали звон их подхватили другие колокола, по всей долине.
В просторной жаркой кухне постоялого двора все встают, крестятся и молятся.
Христос родился».
Закончив рассказ, доктор Фалькуччо огляделся. Он посмотрел на Бьянку Марию, порывисто встал, взял за руку Эдельвейс и тетю Джудитту и потащил их вон из комнаты.
– Дорогие мои девочки, – сказал он, – бедные девочки, идите сюда, скорее сюда!
Он закрыл за собой дверь, а Баттиста, который все понял, в это время встал и побежал к больной, обращаясь к ней по имени. Он открыл дверь, бледный как полотно. Доктор Фалькуччо старался удержать женщин, которые хотели войти во что бы то ни стало.
В первоначальной суматохе никто не услышал стука в дверь.
Прошло немало времени, прежде чем Гастон д’Аланкур, плача, пошел открывать. Старый слуга увидел перед собой весьма элегантного молодого человека, слегка запорошенного снегом, который, не говоря ни слова, вошел, снял шляпу и вручил ее слуге. Затем, медленно и крайне устало расстегнул одну из перчаток, снял ее и бросил в шляпу, которую слуга держал перевернутой горизонтально; после этого он снял другую перчатку и также бросил ее в шляпу; проделав это, молодой человек снял шарф и присоединил его к перчаткам; затем он снял пальто.
– О ком прикажете доложить? – спросил слуга.
– Гастон, – спокойно произнес пришедший, – я уже много лет бываю в этом доме почти каждый день, и вы все еще не усвоили, что я господин Гверрандо.
– Слишком поздно! – говорила, рыдая, тетя Джудитта. – Слишком поздно!
Гверрандо сохранил присутствие духа.
– А я, – сказал он, – его потерял.
Баттиста, который входил в этот момент, вскрикнул, догадавшись:
– Дон Танкреди!
И он побежал в комнату, чтобы взять сумочку Сусанны.
Затем, позднее, дона Танкреди оставили одного у тела жены. Вон он там, на комоде, ворошит прошлое и льет крокодиловы слезы.
Глава XII
Краткая и сводная
Летят снежные хлопья, летят, и волкам нечего есть. Накрывают снежные хлопья толстым и легким покрывалом равнину и поля. Кто не дома, дрожит; дрожит и, дрожа, мечтает о домашнем тепле. Огромные дымящиеся кони, запряженные в сани, тащатся, хлюпая, по снегу, завалившему дороги. Летят снежные хлопья, летят. Ночные и утренние поезда высаживают в Сан-Грегорио бесконечную процессию лыжников в цветных свитерах, лыжниц в ярких костюмах, с румяными лицами, в шерстяных шапочках; вот они идут гуськом, с лыжами на плече, они направляются в горы среди мелкого ослепительного сверкания, окутывающего, как мельчайшая пыль, белые вершины, ели, шалаши, деревянные будки фотографов. Снег покрывает ступеньки перед домами и почти заваливает входные двери, покрывает мостовую, площадь, смотровую площадку, балконы. Все гостиницы заняты; переоборудованы в кровати ванные и бильярд; запоздалые туристы, стремящиеся поучаствовать в снежной оргии, должны размещаться теперь в домах горцев.
Летят снежные хлопья, летят.
Мертвые мучительно прекрасны на своем траурном одре: бледные, как бы уменьшившиеся, беззащитные, печальные, насмешливые – и ничего не чувствуют; среди цветов и свечей, окруженные оторопелыми и лоснящимися лицами бдящих и приходящих, с открытыми ночью окнами, они выглядят по-
