Добросовестный Баттиста прошел вниз от гостиницы и погулял по долине. Потом, в закатный час, когда последние лучи солнца окрасили горную кайму горизонта, он отправился искать – с душой, исполненной грустной поэзии, – маленькую церковь Троицы.

Напрасно побродив, как и следовало ожидать, он заблудился и пережил несколько очень неприятных минут; мысль о том, что придется ночь провести в лесу, вызвала у него смутный страх перед неведомой опасностью; вечерние тени становились все страшнее, и воображение его превращало их в волков, медведей и разбойников. Сумерки внезапно сменились темнотой, уже задул ночной ветер, ледяной и безутешный; в этот час в селении зажигались огни в домах, запирали двери, улицы пустели. Скоро должны были появиться волки.

Баттиста наконец заметил далекий огонек.

Эти огоньки в лесу – настоящая удача для тех, кто заблудился. Они появляются в критические моменты и разрешают трудные ситуации. Единственный недостаток их состоит в том, что они мелькают очень далеко. Никогда не случается заметить такой огонек вблизи. Но этой беде легко помочь: иди себе да иди.

Баттиста шел себе да шел, да и дошел и обнаружил домик среди деревьев. Домик? Скорее шалаш: несколько камней да пакля. У двери сидел мужчина, который курил трубку и показался Баттисте посланцем небес. При его приближении мужчина снял шапку и встал. Баттиста спросил у него дорогу, чтобы вернуться в гостиницу.

– Если вы можете подождать, – сказал мужчина, – скоро я закрываю и сам пойду в селение. Заходите пока, передохнёте.

Пока Баттиста отдыхал и грелся у грубого камина внутри убогого шалаша, мужчина снова сел на улице. В нем было что-то странное, странное и пугающее. И тем более поражен был Баттиста, когда услышал, как он завопил что было сил:

– Я люблю тебя! Я люблю тебя! Я люблю тебя! – И тут же старик выругался и добавил тихо: – Черт бы вас побрал. Прийти в такое время! – Некоторое время он молчал. И вдруг воскликнул: – Проклятый! Снова он! И надо же ему здесь случиться. Что он там бормочет?

«Псих», – подумал Баттиста, раздумывая над тем, как бы ему улизнуть.

Но на вид этот человек вовсе не казался сумасшедшим, как не показался он сумасшедшим Баттисте и когда вернулся в шалаш и приветливо сказал:

– Простите ради бога… Опоздавший… Но сейчас мы можем идти.

Они пошли по дорожке, в молчании.

«Ну да, – думал Баттиста, – он явно не буйный».

Поколебавшись, он все-таки решился.

– А вот недавно, – спросил он осторожно, – кому это вы сделали такое странное признание в любви?

Старик посмотрел на него и подмигнул.

– Профессиональная тайна, уважаемый! – сказал он.

«Он все-таки псих!» – подумал Баттиста, ускоряя шаг.

Полчаса спустя они добрались до места, с которого открывался вид на селение, и вскоре уже входили в «Гранд-отель». На лестнице их ожидал директор, который, вопреки своим привычкам, был в ярости. Он даже не обратил внимания на Баттисту.

– Мне пожаловались еще раз, – сказал он старику.

– Но я не знаю…

– Плевать я хотел, знаете вы или нет: я не могу так отваживать клиентов с севера. Это уже третий норвежец, который жалуется. Можете считать себя уволенным. Оставайтесь на службе, пока не найдем вам замену.

Старик отчаянно махнул рукой и собирался что-то отвечать, но толстый директор повернулся к нему спиной и пошел в гостиницу, более не обращая на него внимания. Баттиста хотел было тоже пройти в гостиницу, но с гулко бьющимся сердцем остановился при виде накрахмаленного воротничка, который сам собою шел по воздуху в темном саду. Он вернулся, посматривая на таинственный воротничок, и приблизился к старику, который печально стоял, держа в руке узелок с вещами.

– Что с вами? – сказал он. – Не мог ли я вам чем-нибудь помочь?

– Бесполезно, – ответил старик. – Я предполагал, что так все кончится. А все из-за этого негодяя! Впрочем, все это случилось бы если не сегодня, так завтра.

– Ну ладно, – сказал Баттиста, – расскажите уж. Что за работа у вас была в гостинице?

– А вы и не поняли? – с горечью произнес старик. – Я работал эхом. Надо знать, сударь, что в этих краях не было никакого эха. И это была катастрофа для туристической индустрии и позор для селения. Тогда придумали искусственное эхо. Сначала тут работал один немец, большой умелец, который в ясные дни повторял до тридцати раз. Он был полиглот и ему хорошо платили. Поскольку не надо думать, что это простая вещь – работать эхом: все время быть начеку, ловить малейшие выкрики и повторять последние слоги слов. И потом, ладно еще когда приходят целые группы туристов. Но часто это влюбленные парочки, которые кричат, уверенные в том, что их слышит только эхо. И тогда – бедные мои уши, чего они только ни слышат: такую игру слов, что скалы краснеют; а тут отец шестерых детей, как я. Ладно, немец умер, и тогда поставили на эхо телефонистку из гостиницы. Но несколько дней спустя ее уволили. Она никому не отвечала. Тогда взяли вместо эха меня. Но у меня стал слабеть слух, да и потом не знаю я ни турецкого, ни русского, ни восточных языков.

– Я думаю, что угадал, – сказал Баттиста, следя краем глаза за перемещениями таинственного накрахмаленного воротничка, который продолжал прогуливаться в саду по воздуху, – я думаю, что угадал: вы не знаете и норвежского.

– Скажу по секрету, – ответил тот, – я знаю только итальянский и немного по-латыни. Делаю, что могу. Но стало поступать много жалоб, и уже давно я ждал, что меня уволят. – Старик перевел дух. – О, когда я